Наполеон Бонапарт: между историей и легендой - [28]
С конца 1920-х гг. начинают выходить сравнительные биографии Наполеона и Гитлера>252>. В 1941 г. Филипп Бюлер, шеф партийной канцелярии, написал биографию Наполеона «Гениальный Наполеон - светящийся след кометы», в которой Гитлер рассматривался как продолжатель Наполеона. Однако вскоре книгу пришлось изъять из продажи по причине напрашивавшихся нежелательных параллелей: бесславное отступление Наполеона из России и роковое поражение>253>. В целом же, справедливо замечание Тьерри Ленца о том, что такие сравнения просто безумны>254>. Как пишет Анни Журдан, порой авторы таких работ доходят до абсурда в своих сравнениях: оба были иностранцами в своих странах; оба были небольшого роста (К. Модюи в заключении своей книги специально посвятил этому вопросу отдельный пассаж, отметив, что рост Наполеона, 168 см, был средним для того времени>255>); у обоих был холерический темперамент; как и Гитлер, Бонапарт не выносил противоречий и подчинил мир железом и кровью>256>. А Тьерри Ленц иронично добавляет, что авторы таких сравнительных биографий забыли указать, что Наполеон и Гитлер не любили холод и ненавидели показываться обнаженными!>257>
Поражение Франции в 1940 г. совпало со столетием перемещения останков Наполеона со Святой Елены. Нацисты использовали этот юбилей, чтобы организовать возвращение в Париж останков Орленка, погребенного в Вене>258>. Как в свое время Луи-Филипп, Гитлер тоже хотел совершить этот символический акт, дабы польстить самолюбию французов. Однако, как и Луи-Филиппу, ему это не особенно помогло. В условиях оккупации и поражения память о наполеонидах больше не прельщала французов. В народе говорили: «Вместо угля нам привезли пепел» (имеется в виду уголь для отопления, что было особенно актуально в условиях зимы); «Нам вернули мертвого узника вместо узников живых»>259>.
В целом, в период между 1940 и 1958 гг. французские власти регулярно использовали образ Наполеона-спасителя, дабы помочь французам пережить тяжелые моменты их истории. Режим Виши и маршал Петен проводили аналогии с 1799 годом: тогда Бонапарт положил конец Первой республике, чтобы спасти Францию. Маршал Петен упразднил Третью республику, чтобы облегчить положение Франции, оккупированной немцами>260>.
После окончания Второй мировой войны генерал де Голль не замедлил использовать в своих целях образ Наполеона. В своих работах довоенного периода, посвященных военным проблемам, генерал неоднократно цитировал Наполеона, даже восхищался Наполеоном-военным, сохраняя дистанцию по отношению к Наполеону-императору>261>.
По мнению Э. Керна, в 1960-е гг. Наполеон постоянно страдал от конкуренции со стороны генерала де Голля, ставшего тогда национальным героем Франции. Опросы, проведенные в 2005 г. французским телевидением, показали, что французы оценивали де Голля как «человека века» и «самого великого француза всех времен». Однако, по словам Керна, популярность де Голля распространялась и на Наполеона, пусть временно и потесненного с пьедестала>262>. Между ними есть много общего, как есть много общего между голлистской сагой и императорской легендой. Это несомненная важность внешней политики для обоих глав государств; это внутренние реформы, проводимые Первым консулом, а потом и генералом де Голлем (между 1958 и 1969 гг.). Идея национального величия, столь дорогая сердцу генерала де Голля, в начале XIX века была воплощена Наполеоном в жизнь так, как никогда ни до, ни после в истории Франции. Опять-таки, оба являются «спасителями» Франции, есть и дата «спасения нации»: 1799 г. у Наполеона и 1940 г. у де Голля. Сближает их и историческая память. Несмотря на неоднозначное отношение властей к Наполеону, «наполеоновская легенда» жива до сих пор. Голлизм, по сути, сошел со сцены, но политические элиты продолжают его мифологизировать и идеализировать>263>.
С. Хазарисингх, сравнивая Наполеона и де Голля, отмечает, что, несмотря на несомненную общность их идей, между ними было и много различного. Один любил, даже слишком, войну; другой ее ненавидел; один -циник с очень пессимистичным взглядом на природу человека, другой - глубоко религиозный человек. Очень по-разному их воспринимают французы. Если генерал вызывает восхищение и уважение, то император - самые противоречивые чувства. Из воспоминаний сына де Голля, Филиппа, известно, что генерал часто думал о Наполеоне, говорил о нем со своими близкими. Особенно он видел в Наполеоне «отца современного французского государства»>264>. Неслучайно в историографии появился ряд сравнительных биографий Наполеона и Шарля де Голля. Последняя - Патриса Генифе, опубликованная в 2017 г.
Известный французский политик и интеллектуал, единомышленник де Голля, Андре Мальро в своей книге «Сброшенные цепи» рассказывает, что в 1970 г., уже после отставки, генерал де Голль, рассматривая номер ежемесячника «Le Journal de la France» с портретом Наполеона на обложке, задал ему ставший знаменитым вопрос: «Что для вас значит император?» «Очень великий ум и очень маленькая душа», - ответил Мальро. Генерал на это возразил: «Для души у него не было времени...»>265> По словам Э. Керна, уже в этих словах прослеживается уважение де Голля к человеку, обеспечившему Франции «вечную славу», даже если в итоге он, скорее, ослабил ее. Наполеон не был любимым историческим деятелем де Голля, это так, но первый президент Пятой республики - это, прежде всего, военный, который не мог оставаться равнодушным к многочисленным военным победам Наполеона и к непреходящей славе, которой он покрыл Францию.
Россия в годы царствования императора Николая I (1825–1855) и Франция в эпоху правления конституционного короля Луи-Филиппа Орлеанского (1830–1848). Это был период резкого ограничения контактов, что было вызвано негативным отношением российского самодержца к режиму, рожденному революцией. Однако, несмотря на жесткое, порой на грани конфронтации, противостояние, между нашими странами происходило и постоянное взаимодействие. Это был первый опыт сложных и противоречивых отношений между российским самодержавием и французским либерализмом. Отношения между странами – это отношения между народами.
Франсуа Пьер Гийом Гизо (1787–1874) является одной из ключевых фигур политической жизни Франции эпохи Реставрации (1814–1830) и Июльской монархии (1830–1848). Он был первооткрывателем в различных областях научного знания, таких как педагогика, конституционное право, история и социология. Как и многие из его современников, Гизо сделал две карьеры одновременно: политическую и научную, но неудача первой затмила блеск второй. После Революции 1848 г. в забвении оказался не только политолог эпохи Реставрации, но и крупный специалист по истории Франции и Великобритании.
Монография посвящена проблеме самоидентификации русской интеллигенции, рассмотренной в историко-философском и историко-культурном срезах. Логически текст состоит из двух частей. В первой рассмотрено становление интеллигенции, начиная с XVIII века и по сегодняшний день, дана проблематизация важнейших тем и идей; вторая раскрывает своеобразную интеллектуальную, духовную, жизненную оппозицию Ф. М. Достоевского и Л. Н. Толстого по отношению к истории, статусу и судьбе русской интеллигенции. Оба писателя, будучи людьми диаметрально противоположных мировоззренческих взглядов, оказались “versus” интеллигентских приемов мышления, идеологии, базовых ценностей и моделей поведения.
Монография протоиерея Георгия Митрофанова, известного историка, доктора богословия, кандидата философских наук, заведующего кафедрой церковной истории Санкт-Петербургской духовной академии, написана на основе кандидатской диссертации автора «Творчество Е. Н. Трубецкого как опыт философского обоснования религиозного мировоззрения» (2008) и посвящена творчеству в области религиозной философии выдающегося отечественного мыслителя князя Евгения Николаевича Трубецкого (1863-1920). В монографии показано, что Е.
Эксперты пророчат, что следующие 50 лет будут определяться взаимоотношениями людей и технологий. Грядущие изобретения, несомненно, изменят нашу жизнь, вопрос состоит в том, до какой степени? Чего мы ждем от новых технологий и что хотим получить с их помощью? Как они изменят сферу медиа, экономику, здравоохранение, образование и нашу повседневную жизнь в целом? Ричард Уотсон призывает задуматься о современном обществе и представить, какой мир мы хотим создать в будущем. Он доступно и интересно исследует возможное влияние технологий на все сферы нашей жизни.
Настоящая книга представляет собой интереснейший обзор развития инженерного искусства в истории западной цивилизации от истоков до двадцатого века. Авторы делают акцент на достижения, которые, по их мнению, являются наиболее важными и оказали наибольшее влияние на развитие человеческой цивилизации, приводя великолепные примеры шедевров творческой инженерной мысли. Это висячие сады Вавилона; строительство египетских пирамид и храмов; хитроумные механизмы Архимеда; сложнейшие конструкции трубопроводов и мостов; тоннелей, проложенных в горах и прорытых под водой; каналов; пароходов; локомотивов – словом, все то, что требует обширных технических знаний, опыта и смелости.
Что такое, в сущности, лес, откуда у людей с ним такая тесная связь? Для человека это не просто источник сырья или зеленый фитнес-центр – лес может стать местом духовных исканий, служить исцелению и просвещению. Биолог, эколог и журналист Адриане Лохнер рассматривает лес с культурно-исторической и с научной точек зрения. Вы узнаете, как устроена лесная экосистема, познакомитесь с различными типами леса, характеризующимися по составу видов деревьев и по условиям окружающей среды, а также с видами лесопользования и с некоторыми аспектами охраны лесов. «Когда видишь зеленые вершины холмов, которые волнами катятся до горизонта, вдруг охватывает оптимизм.
Что значат для демократии добровольные общественные объединения? Этот вопрос стал предметом оживленных дискуссий после краха государственного социализма и постепенного отказа от западной модели государства всеобщего благосостояния, – дискуссий, сфокусированных вокруг понятия «гражданское общество». Ответ может дать обращение к прошлому, а именно – к «золотому веку» общественных объединений между Просвещением и Первой мировой войной. Политические теоретики от Алексиса де Токвиля до Макса Вебера, равно как и не столь известные практики от Бостона до Санкт-Петербурга, полагали, что общество без добровольных объединений неминуемо скатится к деспотизму.