Наполеон Бонапарт: между историей и легендой - [26]
Как и Шатобриан, и Стендаль, Гюго любит своего героя в его поражении, прославляя трагического героя, вспоминая Александра Великого, Юлия Цезаря и Ганнибала, которые тоже познали трагический финал>232>. «Поражение возвеличило пораженного. Бонапарт в падении казался выше Наполеона в славе»>233>. Торжествовавшим же победу он внушал страх: «Англия приказала сторожить Бонапарта Гудсону Лоу. Франция поручила следить за ним Моншеню. Его спокойно скрещенные на груди руки внушали тревогу тронам. Александр прозвал его: "моя бессонница”. Страх внушало им то, что было в нем от революции. [...] Королям не любо было и царствовать, когда на горизонте маячила скала св. Елены»>234>.
Сама же битва при Ватерлоо, убежден писатель, изменила облик вселенной. «Ватерлоо - это стержень, на котором держится XIX век. Исчезновение великого человека было необходимо для великого столетия»>235>. При этом Гюго очень точно описал послевоенную психологическую ситуацию: «Фон Европы после Ватерлоо стал мрачен. С исчезновением Наполеона долгое время ощущалась огромная, зияющая пустота»>236>. Наполеон стал кумиром молодежи. Однако, отмечает писатель, «странное явление - увлекались одновременно и будущим - Свободой, и прошедшим - Наполеоном»>237>.
Как показала история, имя Наполеона Бонапарта и в дальнейшем не утратило своего магнетизма. И уже не столь важно, идет ли речь о реальном историческом персонаже или мифе, образе, созданном писателями и поэтами-романтиками. Как писал Шатобриан, «мир принадлежит Бонапарту; то, чего не успел захватить сам деспот, покорила его слава; при жизни он выпустил мир из рук, но после смерти вновь завладел им. Говорите, что хотите - никто не станет вас слушать. [...] Ныне Бонапарт уже не реальное лицо, но персонаж легенды, плод поэтических выдумок, солдатских преданий и народных сказок; это Карл Великий и Александр, какими изображали их средневековые эпопеи. Этот фантастический герой затмит всех прочих и пребудет единственно реальным» >238>. Эти слова, написанные почти двести лет назад, вполне применимы и к дню сегодняшнему. Граница между Наполеоном Бонапартом, реальной исторической фигурой, и художественным образом стерлась, но его имя продолжает будоражить умы...
Глава 3
Наполеон в политической культуре Франции: от Луи-Наполеона до Эммануэля Макрона
Наполеон в исторической памяти: между Второй и Пятой республиками
Как уже отмечалось, в очередной раз «наполеоновская легенда» сработала уже после революции 1848 г. Луи-Наполеон вновь воспользовался ситуацией, и на этот раз ему сопутствовала удача. Революция освободила из тюрем политических заключенных, в том числе и сторонников Бонапарта, сразу же развернувших широкую кампанию в пользу своего лидера, обеспечив ему на майских выборах 1848 г. избрание в Учредительное собрание сразу от четырех департаментов. Уже через два месяца его кандидатура была выдвинута на пост президента республики, и на выборах 10 декабря 1848 г. он получил более 74 % голосов, оставив далеко позади всех других претендентов.
Бонапартисты умело использовали ностальгические настроения крестьянства в предвыборной кампании своего вождя. Дельфина де Жирарден писала в 1836 г., еще после первой попытки Луи-Наполеона захватить власть: «Сын героя (под героем имеет в виду Наполеона. - H. Т) может ему наследовать, ибо на него переходит часть отцовской славы, однако до племянников лучи этой славы не досягают. Герцога Рейхштадт-ского законным наследником престола делало не право, а власть воспоминаний. Увы, власть эта умерла вместе с ним, и родственникам ее не воскресить»>239>. Оказалось, эта власть воспоминаний вовсе не умерла. 2 декабря 1852 г. принц-президент Луи-Наполеон был провозглашен императором французов под именем Наполеона III.
Культ Наполеона в годы Второй империи приобретает вычурные формы. Самый яркий пример - это картина «Апофеоз Наполеона I», написанная Жаном Огюстом Домиником Энгром в 1853 г. для потолка императорского салона в парижской Ратуше. Картина погибла в мае 1871 г. во время пожара в здании. В 1854 г. Наполеон инициировал публикацию переписки своего дяди, исключив документы, которые могли спровоцировать полемику.
В конце 1840-х - начале 1850-х ветераны еще были среди самых активных сторонников «наполеоновской легенды». Их культура не ограничивалась частной сферой: во время выборов 1848 г., многие кандидаты вписывали в свои программы заслуги своих отцов в наполеоновских кампаниях>240>. Хотя далеко не все ветераны были бонапартистами, большинство из них не являлись противниками Второй империи. В 1857 г. Наполеон III их отблагодарил, выпустив медаль Святой Елены. Она полагалась всем ветеранам войн Революции и Империи, сражавшимся под французскими знаменами между 1792 и 1815 гг., не важно, были ли они французами или иностранцами. Эта бронзовая медаль должна была носиться в бутоньерке с зеленой и красной лентами. В 1857 г. за медалью пришло 390 тыс. человек - весьма большая цифра, объясняемая юностью солдат в конце Империи>241>.
Как и при Июльской монархии, память о Наполеоне соотносилась с запросами дня. В 1869 г. Наполеон III, опасаясь, как бы слишком грандиозное празднование столетнего юбилея со дня рождения его дяди не затмило его собственную звезду, устроил весьма скромные торжества. Еще одной причиной того, что празднование прошло без ожидаемой помпы, была либерализация политики Наполеона III. В целом, по словам К. Модюи, политический опыт Второй империи, «цезаризм под прикрытием бонапартизма», ограничивал Наполеона легендой
Россия в годы царствования императора Николая I (1825–1855) и Франция в эпоху правления конституционного короля Луи-Филиппа Орлеанского (1830–1848). Это был период резкого ограничения контактов, что было вызвано негативным отношением российского самодержца к режиму, рожденному революцией. Однако, несмотря на жесткое, порой на грани конфронтации, противостояние, между нашими странами происходило и постоянное взаимодействие. Это был первый опыт сложных и противоречивых отношений между российским самодержавием и французским либерализмом. Отношения между странами – это отношения между народами.
Франсуа Пьер Гийом Гизо (1787–1874) является одной из ключевых фигур политической жизни Франции эпохи Реставрации (1814–1830) и Июльской монархии (1830–1848). Он был первооткрывателем в различных областях научного знания, таких как педагогика, конституционное право, история и социология. Как и многие из его современников, Гизо сделал две карьеры одновременно: политическую и научную, но неудача первой затмила блеск второй. После Революции 1848 г. в забвении оказался не только политолог эпохи Реставрации, но и крупный специалист по истории Франции и Великобритании.
Монография посвящена проблеме самоидентификации русской интеллигенции, рассмотренной в историко-философском и историко-культурном срезах. Логически текст состоит из двух частей. В первой рассмотрено становление интеллигенции, начиная с XVIII века и по сегодняшний день, дана проблематизация важнейших тем и идей; вторая раскрывает своеобразную интеллектуальную, духовную, жизненную оппозицию Ф. М. Достоевского и Л. Н. Толстого по отношению к истории, статусу и судьбе русской интеллигенции. Оба писателя, будучи людьми диаметрально противоположных мировоззренческих взглядов, оказались “versus” интеллигентских приемов мышления, идеологии, базовых ценностей и моделей поведения.
Монография протоиерея Георгия Митрофанова, известного историка, доктора богословия, кандидата философских наук, заведующего кафедрой церковной истории Санкт-Петербургской духовной академии, написана на основе кандидатской диссертации автора «Творчество Е. Н. Трубецкого как опыт философского обоснования религиозного мировоззрения» (2008) и посвящена творчеству в области религиозной философии выдающегося отечественного мыслителя князя Евгения Николаевича Трубецкого (1863-1920). В монографии показано, что Е.
Эксперты пророчат, что следующие 50 лет будут определяться взаимоотношениями людей и технологий. Грядущие изобретения, несомненно, изменят нашу жизнь, вопрос состоит в том, до какой степени? Чего мы ждем от новых технологий и что хотим получить с их помощью? Как они изменят сферу медиа, экономику, здравоохранение, образование и нашу повседневную жизнь в целом? Ричард Уотсон призывает задуматься о современном обществе и представить, какой мир мы хотим создать в будущем. Он доступно и интересно исследует возможное влияние технологий на все сферы нашей жизни.
Настоящая книга представляет собой интереснейший обзор развития инженерного искусства в истории западной цивилизации от истоков до двадцатого века. Авторы делают акцент на достижения, которые, по их мнению, являются наиболее важными и оказали наибольшее влияние на развитие человеческой цивилизации, приводя великолепные примеры шедевров творческой инженерной мысли. Это висячие сады Вавилона; строительство египетских пирамид и храмов; хитроумные механизмы Архимеда; сложнейшие конструкции трубопроводов и мостов; тоннелей, проложенных в горах и прорытых под водой; каналов; пароходов; локомотивов – словом, все то, что требует обширных технических знаний, опыта и смелости.
Что такое, в сущности, лес, откуда у людей с ним такая тесная связь? Для человека это не просто источник сырья или зеленый фитнес-центр – лес может стать местом духовных исканий, служить исцелению и просвещению. Биолог, эколог и журналист Адриане Лохнер рассматривает лес с культурно-исторической и с научной точек зрения. Вы узнаете, как устроена лесная экосистема, познакомитесь с различными типами леса, характеризующимися по составу видов деревьев и по условиям окружающей среды, а также с видами лесопользования и с некоторыми аспектами охраны лесов. «Когда видишь зеленые вершины холмов, которые волнами катятся до горизонта, вдруг охватывает оптимизм.
Что значат для демократии добровольные общественные объединения? Этот вопрос стал предметом оживленных дискуссий после краха государственного социализма и постепенного отказа от западной модели государства всеобщего благосостояния, – дискуссий, сфокусированных вокруг понятия «гражданское общество». Ответ может дать обращение к прошлому, а именно – к «золотому веку» общественных объединений между Просвещением и Первой мировой войной. Политические теоретики от Алексиса де Токвиля до Макса Вебера, равно как и не столь известные практики от Бостона до Санкт-Петербурга, полагали, что общество без добровольных объединений неминуемо скатится к деспотизму.