Наполеон Бонапарт: между историей и легендой - [25]

.

Акция Луи-Филиппа по перезахоронению останков Наполеона не способствовала его популярности; более того, сравнения с императором были явно не в его пользу. Как мы помним, начало Реставрации было ознаменовано появлением работы Шатобриана, создателя «черной легенды». Он же подвел итоги Июльской монархии, но теперь уже создав «золотую легенду». Луи-Филипп потерял власть в результате Февральской революции 1848 г., а Шатобриан умер 4 июля того же года. Согласно его воле, «Замогильные записки», к работе над которыми он приступил еще в начале 1810-х гг. и которые приобрели свои очертания в 1830-е гг., подлежали публикации после его смерти. Если в работе «Бонапарт и Бурбоны» мы видим жесткую критику «ошибок глупца» и «преступника», то в «Замогильных записках» - уже восхваление нового Александра. Теперь уже перед нами активный создатель и популяризатор «золотой легенды». Он не то, чтобы забыл о том, что писал о Наполеоне раньше. Теперь он его оправдывает, точнее, объясняет, почему ему многое прощается. И не только им, Шатобрианом, но нацией как таковой. По словам писателя, французы старались не вспоминать, что Франция в итоге потерпела сокрушительное поражение, и помнили лишь о былых победах: «Дабы не признавать, что по вине Бонапарта территория Франции и ее могущество уменьшилось, нынешняя молодежь утверждает, что, если силы наши его стараниями ослабли, слава лишь окрепла. «Разве молва о нас не гремит во всех уголках земли, - говорят они, - разве неправда, что на всех широтах французов и боятся, и на них равняются, перед ними заискивают?»²²²

Все годы революционного и наполеоновского лихолетья, все неисчислимые жертвы были компенсированы в глазах французов славой, которой их покрыл Наполеон. Спустя более чем столетие об этом же скажет генерал де Голль в беседе с Андре Маль-ро: «Он оставил Францию меньшей, чем он ее нашел, это так... Но это как с Версалем: его надо было создавать. Нельзя торговать величием»^223.

Кроме того, для молодого поколения французов Наполеон являлся примером self mode mon, человека, который сам себя сделал. Шатобриан писал: «...чудесные победы наполеоновской армии покорили воображение молодежи, научив ее преклонению перед грубой силой. Неслыханный успех Бонапарта вселил в каждого дерзкого честолюбца надежду подняться до тех же высот»^224.

Как и другие писатели-романтики, Шатобриан отмечал, что немало способствовал популярности императора и печальный финал его жизни. По его словам, «чем больше узнавали французы о муках, которые Наполеон претерпел на Святой Елене, тем больше смягчались их сердца; воспоминания о тиране постепенно изглаживались из нашей памяти, уступая место образу полководца, сначала побеждавшего наших врагов, а затем, когда они, впрочем по его вине, ступили на нашу землю, защищавшего нас от них; мы воображаем, что, будь он жив сегодня, он избавил бы нас от теперешнего позора: невзгоды возвратили его известность, несчастья умножили его славу»^225.

* * *

Несмотря на то что популярность имени Наполеона и «наполеоновская легенда» не означали популярности бонапартизма как политического течения, в 1848 г. легенда и имя Наполеона были использованы бонапартистами, чтобы избрать своего кандидата, Луи-Наполеона, президентом Республики. 2 декабря 1851 г. племянник Наполеона совершил государственный переворот, а ровно год спустя в результате плебисцита во Франции была восстановлена империя.

Именно в годы Второй империи создает свою апологию Наполеона Виктор Гюго. В 1852 г. Луи-Наполеон, заклейменный писателем «Наполеоном малым», отправил Гюго в ссылку. В Великобритании, на острове Джерси, он начинает писать «Отверженных».

В 1861 г. Гюго отправился на поле Ватерлоо, посетил все места, связанные с битвой^{226. В «Отверженных», появившихся в 1862 г., в конце знаменитой главы, посвященной Ватерлоо, Гюго подвел итог наполеоновской эпопеи: «Его личность сама по себе значила больше, чем все человечество в целом». Однако «избыток жизненной силы человечества, сосредоточенной в одной голове, целый мир, представленный в конечном счете мозгом одного человека, стали бы губительны для цивилизации, если бы такое положение продолжалось»227. Поэтому «победа Бонапарта при Ватерлоо уже не входила в расчеты XIX века. Готовился другой ряд событий, где Наполеону не было места»228.}

Гюго обращает внимание на огромные жертвы, принесенные Наполеоном на алтарь своей славы, поэтому поражение при Ватерлоо для него закономерно: «Дымящаяся кровь, переполненные кладбища, материнские слезы - все это грозные обвинители. Когда мир страждет от чрезмерного бремени, мрак испускает таинственные стенания и бездна им внемлет. На императора вознеслась жалоба небесам, и падение его было предрешено». Наполеон, по словам Гюго, «мешал богу», а «чрезмерный вес его в судьбе народов нарушал общее равновесие»^229.

Наполеон, по мнению Гюго, «и возвысил и унизил человека»^{230. Он превратил народ в «пушечное мясо, влюбленное в своего канонира». При этом, как и многие другие, Гюго подчеркивал, что солдаты отказывались верить в его смерть: «Где он? Что он делает? "Наполеон умер”, - сказал один прохожий инвалиду, участнику Маренго и Ватерлоо. "Это он - да умер? - воскликнул солдат. -Много вы знаете!” Народное воображение обожествляло этого поверженного во прах героя»}