Наполеон Бонапарт: между историей и легендой - [23]

.

Однако Мюссе ждало разочарование, ведь эпоха величия и славы прошла, а война осталась в прошлом: «Подобно тому как путник идет день и ночь под дождем и под солнцем, не замечая ни опасностей, ни утомления, пока он в дороге, и, только оказавшись в кругу семьи, у очага, испытывает беспредельную усталость и едва добирается до постели, - так Франция, вдова Цезаря, внезапно ощутила свою рану. Она ослабела и заснула таким глубоким сном, что ее старые короли, сочтя ее мертвой, надели на нее белый саван. Старая поседевшая армия, выбившись из сил, вернулась домой, и в очагах покинутых замков вновь зажглось унылое пламя»^{200. И эти дети «смотрели на землю, на небо, на улицы и дороги: везде было пусто - только звон церковных колоколов раздавался где-то вдали»201.}

Книга Альфреда де Виньи (1797-1863) «Неволя и величие солдата» вышла в 1835 г.²⁰²Виньи - последний отпрыск древнего аристократического рода; его дед, отец и дядя были военными. К моменту падения Империи он был уже 17-летним юношей. Он так писал о годах своего ученичества: «В последние годы Империи я был легкомысленным лицеистом. Война все перевернула в лицее, барабанный бой заглушал для меня голос наставников, а таинственный язык книг казался нам бездушной и нудной болтовней. Логарифмы и тропы были в наших глазах лишь ступенями, ведущими к звезде Почетного Легиона, которая нам, детям, представлялась самой прекрасной из всех небесных звезд»^203.

Война владела всеми помыслами юношей: «Ни одна рассудительная мысль не могла надолго овладеть нашими умами, взбудораженными непрерывным громом пушечной пальбы и гулом колоколов, которые отзванивали Те Deum! Стоило одному из наших братьев, недавно выпущенному из лицея, появиться среди нас в гусарском доломане и с рукой на перевязи, как мы тотчас же стыдились наших книг и швыряли их в лицо учителям. Да и сами учителя без устали читали нам бюллетени Великой армии и наши возгласы “Да здравствует Император!” прерывали толкование текстов Тацита и Платона. Наши наставники походили на герольдов, наши классы - на казармы; наши рекреации напоминали маневры, а экзамены - войсковые смотры»^204.

Именно тогда у молодежи зародилась непреодолимая тяга к славе и победам: «И вот с той поры во мне вспыхнула особенно ярко поистине необузданная любовь к военной славе; страсть моя оказалась тем более пагубной, что именно в это время Франция, как я уже говорил, начинала от нее излечиваться»^205.

Сразу после установления режима Реставрации Виньи поступил в Конную роту Королевских жандармов личного эскорта короля, а после Ста дней был зачислен в 5-й пеший гвардейский полк, где в 1822 г. получил чин лейтенанта; в 1823 г. переведен в 55-й линейный полк с чином капитана. Однако наступило разочарование, ведь Бурбоны, вернувшиеся на трон, не могли реализовать потребность в военной славе: «Лишь гораздо позднее я обнаружил, что вся моя служба в армии не что иное, как длительное заблуждение, и что я, обладая чисто созерцательной натурой, приобщился к жизни, требовавшей прежде всего деятельности. Но я шел по стопам поколения эпохи Империи, которое было рождено вместе с нашим веком и к которому принадлежал я сам»^206.

Эта молодежь, сама не прошедшая войну, во многом ее идеализировала и воспринимала как норму жизни: «Война представлялась нам столь естественным состоянием для нашей страны, что, когда мы, привычно повинуясь нашему бурному влечению, прямо со школьной скамьи устремились в ряды армии, мы не могли поверить в длительный, ничем не возмутимый мир. [...] С каждым годом появлялась надежда на то, что война все-таки начнется, и мы не осмелива-лись расстаться со шпагой, опасаясь, как бы день нашего ухода в отставку не стал кануном выступления в поход. Мы тянули лямку и теряли таким образом драгоценные годы, мечтая о полях сражений во время смотров на Марсовом поле и растрачивая свою кипучую и бесполезную энергию в показных учениях и в ссорах друг с другом»^{207. В 1827 г. по состоянию здоровья он вышел в отставку.}

Не меньшим, если не большим создателем «наполеоновской легенды» был Пьер-Жан Беранже, чьи стихи, становившиеся песнями, сразу шли в народ. Первоначально они становились известны в устном исполнении, и нередко проходили годы между их созданием и первой публикацией^{208. Как и другие творцы поколения романтиков, Беранже при-}

ветствовал в наполеоновской эпопее эпический момент национальной истории как символ поиска свободы и оппозиции королевской власти. Скорее, именно протест против монархии Бурбонов, нежели восхищение Наполеоном вдохновлял его писать песни об императоре. Такова, например, «Белая кокарда»:

День мира, день освобожденья,

О, счастье! мы побеждены!..

С кокардой белой, нет сомненья,

К нам возвратилась честь страны^209.

Или «Старый сержант»:

Что же слышит он вдруг?

Бьют вдали барабаны.

Там идет батальон! К сердцу хлынула кровь... Проступает на лбу шрам багряный от раны. Старый конь боевой шпоры чувствует вновь! Но увы! Перед ним ненавистное знамя!.. Говорит он со вздохом, печален и строг: «Час придет! За отчизну сочтемся с врагами!.. Смерть хорошую, дети, пусть подарит вам бог!»