Наноша - [2]

Прежде, чем броситься вдогонку, я заглянул под подошву сначала левого, затем правого ботинка. Смятый стебелек ромашки обнаружился со второй попытки. Правда, он на глазах начал распрямляться, оставляя надежду на то, что хоть я по обыкновению и испортил все, до чего сумел дотянуться, но, остается еще шанс, не безвозвратно.

Я постоял немного, глядя, как ромашка ритмично кивает головкой, будто прощаясь со мной, и побежал вслед за Натой. Быстро, как мог, только чудом умудряясь и на бегу не промахиваться мимо клавиш. В ближайший час мне было крайне важно не удаляться от любимой женщины дальше, чем на тридцать метров. Если, конечно, я хочу, чтобы она и впредь оставалась таковой – любимой и любящей.

Чего я, конечно же, хотел.

На то, чтобы разговорить Наташу, ушла уйма времени и душевных сил. А затем еще больше того и другого потребовалось, чтобы выслушать ее ответ. Список моих преступлений, прегрешений и просто промахов оказался таким же длинным, как путь по нижнему кровеносному кругу, в дрейф по которому – и вновь из-за моей невнимательности – не так давно пустился Наноша.

Последним пунктом в списке значился:

– И, наконец, этот твой дурацкий розыгрыш с духами! Я проснулась сегодня в таком настроении!.. За раскрытым окном – солнце, птицы!.. И этот флакончик на столике!.. Чуть не расплакалась. Подумала: какая же я дура! Ведь уверена была: он все на свете забыл, кроме своей работы, а он, оказывается, помнит. Даже про наш особенный день. Даже… Ты хоть помнишь, что у нас сегодня особенный день?

– Конечно, – сказал я, разве что самую малость покривив душой.

Он действительно грозил стать особенным – день, когда я, того и гляди, совершенно бездарно утоплю в реках крови экспериментальную модель, расплатиться за которую мне удалось бы не иначе, как продав квартиру и сдав всю до последней капли собственную кровь, а заодно и внутренние органы.

«Милая! – хотелось сказать мне. – Я все понимаю! Но нельзя ли, раз уж ты терпела меня так долго, отложить этот разговор еще на вот столечко? Мне хватит, должно хватить, главное – не промахнуться в третий раз. А потом… может, и разговаривать станет не о чем?»

Однако я ничего не говорил. Слушал.

– Я была так тронута! Первые минут пять никак не решалась отвинтить крышечку, просто любовалась на пузырек. Боялась: вдруг, запах не понравится, а все равно же придется пользоваться, потому что подарок, от тебя. Потом все-таки открыла. Понюхала, а там… Какой уж там запах! Скажи честно, набрал горячей воды из-под крана?

– Не совсем, – уклончиво ответил я, добавив про себя: скорее, приготовил питательный раствор. Перенасыщенный пар, почти жидкость, представляющий собой идеальную среду обитания для крошечных рукотворных созданий.

Некоторое время мы молчали. Потом я почувствовал, что просто обязан что-нибудь сказать, и сказал – сначала вслух:

– Извини меня. Это была действительно дурацкая затея.

Затем – вновь про себя: «Однако нельзя не признать, что она сработала. Девичье любопытство плюс необъяснимое влечение к ярким безделушкам сыграло на руку и мне, и, даст Бог, всей науке».

И наконец – опять вслух, искренне:

– Я хотел как лучше.

– И только-то? – удивилась Наташа. – Я тут изливаю душу битых полчаса, а ты в ответ просто говоришь: «извини» и полагаешь, что этого достаточно?

– Ну, извини за все, – предпринял я вторую попытку.

– За что, например? – спросила она, явно намереваясь проверить, достаточно ли внимательно я слушал ее душеизлияния.

– За все, – вздохнул я, чувствуя, что от покаяния не отвертеться. – За цветы к Восьмому марту и за дыру на обоях. За то, что постоянно путаю имена твоих подруг и за три зимних месяца не удосужился забрать из химчистки твою норку. За то, что иногда засыпаю, не дослушав рассказ о твоих трудовых успехах, и сам почти никогда не рассказываю о своей работе. За сегодняшние «духи», наконец, и за то, что ни разу не назвал по имени-отчеству этого… нашего… Черт! Можешь смеяться, но я опять забыл, как его зовут!

– Эдуард Игоревич, – в сотый раз терпеливо повторила Ната, и не думая смеяться.

– Бесполезно! – пожаловался я. – Это выше моих сил.

– Значит, ты готов признать свои ошибки, но менять в себе что бы то ни было не собираешься? А мои проблемы, получается, тебя волнуют слабо?

– Почему же? Очень сильно… – пожал плечом я, хотя на самом деле в эту конкретную минуту меня куда больше волновало, как бы не пропустить важную развилку в кровеносном трубопроводе. – И как раз сегодня я собирался… собирался…

– Так соберись наконец! – Наташа решительно шагнула ко мне и выхватила из рук плоскую коробочку с экранчиком и кнопками, действительно похожую на дешевую электронную игрушку. Вот только экран на жидких кристаллах – полноцветный, с поражающим воображение разрешением – был, пожалуй, чересчур хорош для игрушки, и уж совсем не игрушечными были действия, осуществляемые с помощью больших круглых кнопок.

Я заглянул Нате в глаза и, собрав в кулак всю волю, кое-как удержал в себе рвущееся наружу раздражение. Не зашипел, не скрипнул зубами даже и, слава Богу, пропустил первые пятнадцать фраз, которые так и просились на язык. Зато озвучил шестнадцатую, благо, в последнюю секунду я все-таки успел завернуть Наношу из застойного тупичка, примыкающего к воротной вене, и теперь мог не волноваться о нем где-то… две с половиной минуты.