Нанкин-род - [55]

Сразу за углом поползли фанзы, показались смутные морды каменных тигров, нестройно загорланили парикмахерские. Спарк остановился, пораженный. В каждой парикмахерской вопили одновременно несколько граммофонов. Граммофоны исполняли разные пьесы: скрипичный концерт, фальцетную арию, перепалку гонгов, героический монолог… Занеженные теплотой мыльной пены, посетители упоенно внимали катастрофической музыке. Тут же играли в кости ожидающие, пересыпая игру громкими восклицаниями.

Переулки наполнялись своеобразной музыкой. Ее творили уличные разносчики-водоносы, пельменщики, продавцы каштанов. К ней присоединялись колокольчики нищих, песни склонившихся над утюгом портных, торопливое бульканье закипающих чайников.

– Здесь, – сказал Юн, останавливаясь у двухэтажного дома.

В окнах, освещенных зеленоватым светом, виднелись банки с неподвижными змеями и подвешенные за ногу сушеные жабы.

Юн постучал. Дверь отошла внутрь. Спарк очутился в комнате колдуна: пучки трав, бутыли, фарфоровые урны и на полке апельсинные глаза совы.

Открывший дверь человек в длинном халате провел всех в заднюю комнату, откуда неслись оживленные голоса.

Спарк увидел оклеенные темными обоями стены, непокрытый стол и небольшой «кан»[50]. На столе стояла керосиновая лампа, валялись бумаги и разорванные пачки сигарет. Стены пустовали, как в солдатской казарме. Единственным украшением комнаты были молодые головы.

– Вот где нам приходится строить нашу новую культуру! – знакомя Спарка с присутствующими, сказал Юн. – Нас гоняют с места на место. Хорошо, что у нас есть такие друзья, как Вень.

– Таких, как я – много, – ответил хозяин.

Спарк с интересом рассматривал аптекаря. Этот человек мало походил на энтузиаста. Чуть-чуть сгорбленный, старый и сухой, он скорее напоминал равнодушного монаха.

Это был новый Китай, рост которого проглядели самонадеянные властители колоний, – Китай, таящийся в расширяющихся трещинах накаленной почвы, готовый захлестнуть и сжечь беззаботные островки концессий и сеттльментов.

Перебивая друг друга, студенты знакомили Спарка со своими радостями и печалями, и перед Спарком возникали мужественные черты нового китайского поколения.

Эта буйствующая молодежь дышала воздухом очистительной эпохи, одинаковым на всех широтах и меридианах, – в Шанхае, в Москве, в Буэнос-Айресе, в Стокгольме. Революционные действия являлись ее буднями, начиненными волей, движущей к одной и той же заветной цели – освобождению человечества.

Эти студенты не имели никакого родства с теми трудолюбивыми школярами, жизнь которых проходила в зазубривании классических изречений. Тридцать пять тысяч иероглифов, священных для предшествующих поколений, без сожаления были сданы в музейный архив.

На смену древним письменам пришли сорок графем, неся всеобщий язык, объединяющий все провинции.

Спарк слушал торопливые, горячие слова, чувствовал их раскаленное дыхание. Он был в потайной кузнице новой китайской культуры.

XXXIII

Ворд оказался пророком. Шанхайские купцы провалили закон о детском труде.

Лю первым сообщил Агате печальную весть. Бедняга не подозревал, что вместе с судьбой детей решалась и его собственная.

Первые пять минут Агата переживала волнение. Уязвленное самолюбие, спортивная досада (чувство жокея, у которого из-под носа вырвали финиш); некоторая деловая растерянность (что она напишет в Лондон, авансом поздравивший ее с победой?), но в общем (Агата пощупала икры) – нужно было сделать гимнастику и лечь в ванну.

Агата сняла пижаму и, положив руки на бедра, стала выбрасывать левую ногу.

Зазвонил телефон.

Агата не обратила внимания. Покончив с левой – пустила маятником правую.

Телефон звонил восемь раз. Когда осталось вращение левой руки – телефон закатил девятую истерику. Не прекращая гимнастики, Агата сняла трубку.

– Алло!.. (суставы левой приятно похрустывали). Это вы оглушали меня, Лю? Короче, короче! Нет! Сегодня – нет! Завтра? Не знаю… Мне холодно… Прощайте…

Агата закурила сигаретку.

На набережной автомобили играли огненными мячами в футбол.

– Хорошо бы выпить! – Агата заглянула в ящик стола. – Ну, конечно – все вычищено!

Она позвонила. В зеркале плеснулось обнаженное тело. Заинтересовавшаяся Агата начала рассматривать себя пристально, как чужую.

Бой вошел бесшумно. Войдя за перегородку, он поперхнулся удивлением и быстро попятился к дверям.

– Бой, виски-сода! – крикнула Агата.

Ее занимала узенькая родинка под левым соском, похожая на имбирное семя.

«Отчего бывают родинки? – размышляла Агата. – Белое, белое – и вдруг капелька негра!»

Сигаретка поседела до пробки. Агата ссыпала пепел в бронзу и, насвистывая «Bananos», направилась в ванную.

Вода из крана вырывалась с завидной упругостью. Агата подставила ногу. Тело обрызгал холодный фонтан.

На этот раз бой постучал.

– Да! – крикнула Агата и пошла пить виски.

Вышколенный бой водил глазами по стене. Он был ногами подноса.

Агата, наливши «три пальца», разбавила виски содовой. Горло словно смазали легким раствором иода: десны стянуло, язык высох.

Агата перенесла телефон в ванную и погрузилась в голубоватую теплоту. Вода баюкала и щекотала. Ресницы сонно скользнули вниз.