Нам не дано предугадать - [61]

Первое впечатление от большевиков, когда они взяли город, было такое, что они полностью переменились. «Вы увидите, – сказал мне радостно один из беженцев, довольно видный чиновник колчаковского правительства, – большевики стали совсем другими, чем в 1918 году. У них теперь нет смертных приговоров, правления с помощью террора. Их отношение к пленным очень гуманное. Они даже не отменили Сибирские деньги».

Но скоро наступило разочарование. Начались жестокие меры по отношению к военным и гражданским заключенным, а колчаковские деньги были изъяты из обращения, оставив население без копейки. Позже у меня было время понять совершенно ясно, что большевики 1920 года отличались от большевиков 1918-го только тем, что их методы правления и террора стали более организованными и систематическими. Когда они входили в захваченный город, они разумно не использовали свои методы некоторое время, являя акты своего милосердия по отношению к побежденной армии, но постепенно с появлением агентов ЧК они начинали свои обычные преследования.

В конце концов после 10 дней ожидания я получил разрешение ехать в Красноярск и отправился на станцию, которая была в трех верстах от города. Какое ужасное зрелище представляла собой эта маленькая станция! За день до падения города там среди составов, переполненных беженцами, взорвался вагон с динамитом. Сотни людей были разорваны на куски, и тела мужчин, женщин и детей до сих пор лежали на путях вперемешку с разбитыми вагонами и обломками станционных зданий.

Я нашел место в товарном вагоне, занятом военными, и после медленного, без всяких происшествий, переезда в течение трех долгих зимних дней прибыл в Красноярск. На дороге вдоль железнодорожных путей были видны следы отступавшей армии! Перевернутые сани, лафеты пушек со сломанными колесами, ящики от снарядов, павшие лошади, а временами и трупы людей. Иногда мы видели солдат колчаковской армии, медленно тянувшихся на запад, этих пленных, так «великодушно» отпущенных красными, которые умрут от холода и истощения на своем бесконечном пути через равнины Сибири.

Когда мы приехали, я хотел нанять сани, чтобы доехать до дома, где остановилась моя семья. Извозчик запросил пятьсот рублей за расстояние около версты, что я нашел умеренной платой. Когда я сел и погрузил багаж, извозчик обернулся ко мне и сказал:

– Я вижу, вы нездешний, какими деньгами вы будете мне платить?

– У меня Сибирские (Колчаковские) деньги, – ответил я.

– Сибирские… – повторил он с иронией. – Вы разве не читали это? – И он указал мне на кусок бумаги, прикрепленный к двери станции, на которой было что-то напечатано.

Я подошел и прочитал декрет, подписанный накануне, аннулировавший Колчаковские деньги даже без возможности обменять их на новые советские. Извозчик отказался подвезти меня, и я был вынужден оставить вещи на станции и идти пешком к дому, где жила моя семья. Я шел быстро, мне не терпелось узнать, что же с ними: уехали ли они из города, когда уехали, куда и все ли у них благополучно?

Наконец я дошел до дома и вскоре от людей, живших там, узнал, что моя семья уехала две недели тому назад, надеясь, что я присоединюсь к ним по дороге. Они собирались пробираться во Владивосток. Моей первой реакцией на это известие было большое разочарование, но позже, сидя на лавке перед домом, я обдумал ситуацию и решил, что их отъезд облегчит мое бегство. Было бы огромной радостью встретить их здесь, но потом как бы мы все бежали из этого ада? Начинался новый период моей жизни, возможно, более рискованный и опасный. В четвертый раз я должен был бежать от большевиков. Я надеялся, что он будет и последним. Все мои усилия должны были быть направлены к этой единственной цели.

Эпилог

О шести месяцах, которые доктор Голицын провел у большевиков, сохранились только отрывочные сведения. Он редко говорил об этом периоде своей жизни. Известно, что он работал хирургом в госпитале Красной армии в Иркутске. Он подхватил тиф, и за ним ухаживала Анна Павловна, которая не поехала с остальной семьей в Маньчжурию. Доктор Голицын не имел никаких сведений о семье, ни она о нем. Он никогда не оставлял мысли бежать в Харбин, где они договорились встретиться. Каким-то образом ему удалось достать фальшивые документы на имя Серебрякова.

Отправлялся специальный поезд во Владивосток, заполненный германскими военнопленными и русскими невоенными инвалидами. Доктор Голицын решил, что это его единственный шанс бежать. Он был так изможден и истощен тифом и усталостью, что было нетрудно убедить агентов ЧК, проверявших пассажиров, что «Серебряков» находится в последней стадии туберкулеза. Но все-таки они потребовали медицинского освидетельствования «Серебрякова». К счастью, врач был незнакомым, да и осмотра тоже не было. Доктор Голицын, потрепанный, грязный, кашляющий и дышащий с трудом, вполне сошел за туберкулезного. Доктор подписал проездные документы «Серебрякова», и власти разрешили ехать во Владивосток на специальном поезде. Двухнедельная поездка была кошмаром. Поезд ехал медленно, останавливаясь на каждой станции. Солдаты и агенты ЧК постоянно проверяли документы. Случайная встреча с солдатом, который мог быть его пациентом в иркутском военном госпитале, или с кем-нибудь, кто мог узнать его, значила бы немедленный расстрел.