Нам не дано предугадать - [16]

Маленький бал позже был дан князем только для избранного общества и был много веселее, а третий бал, folle journee[49], был самый веселый. На этот раз денную мазурку, самую длинную, так как она с обедом, я танцевала с кн. Вл. Мих. Голицыным, и сердце тогда ничего мне не подсказало. Мне было с ним приятно, хорошо, но я не кокетничала с ним, и, может быть, поэтому я ему понравилась! Великим постом мы встречались больше всего у дяди П. Хвощинского. На улице при встрече с ним я краснела, но думать о нем как о возможной партии я не помышляла, он казался мне слишком хорошим, недосягаемым для меня!

12 апреля, в день рождения дяди Петра Хвощинского, был большой у него фамильный обед, на который был зван и Голицын.

За стол посадили нас рядом. Было очень мне весело, как и всегда в этом милом доме. На Пасхе вдруг «он» заболел! Мы это узнали, был приглашен знаменитый Захарьин, боялись осложнения в легких. Тут мое сердце ёкнуло не на шутку. Узнавали о здоровье. Захарьин посылал в чужие края, куда-то на какой-то курорт. А тем временем за мной сильно ухаживал кн. Пав. Петр. Трубецкой, которого я постоянно встречала у своей подруги Ольги Лопухиной. И вдруг, к моему удивлению, Ольга Лопухина мне сказала, что Пав. Петр. ко мне воспылал любовью и через нее желал бы узнать, может ли он сделать мне формальное предложение. С этим Ольга приехала к моей матери, которая, выслушав ее, обещала дать ответ, переговорив со мной. Но как только мама́ повела этот разговор, я наотрез объявила, что я ни за что не выйду за него, так как он слишком черен! Что у него волоса растут под глазами, что он скучен, глуп, и я не собираюсь выходить замуж! Мама́, видимо, была недовольна, она находила, что Трубецкой un partie sortable[50]. Тем временем слухи неизвестно каким образом распространились по городу, и кое-кто хотел нас уже поздравить с моей помолвкой…

Здоровье Вл. Мих. Голицына поправлялось, мы же собирались в Железники, но почему-то этой весной замешкались. 23 мая было воскресенье, мы от времени до времени ездили в подмосковное имение дяди Н. Хвощинского, прелестное Волынское, в пяти верстах от Москвы по Дорогомиловскому шоссе Калужской дороги.

По воскресеньям к Хвощинским ездило много молодежи. На этот раз я помню только, что были Голицын и его друг Платон Серг. Оболенский. После веселого обеда мои двоюродные сестры – Соня, Вава и Леля Хвощинские, я и наши кавалеры пошли гулять по аллеям парка. Незаметно Голицын очутился радом со мной и незаметно для меня и других начал отставать от всей компании. Вдруг взволнованным голосом он мне сказал: «Меня Захарьин посылает за границу, отъезд мой зависит от вас. Ехать мне или нет?» Я оторопела, не понимая.

Он опять спросил: «Ехать мне или остаться?» Я чуть слышно сказала: «Останьтесь». Тут он мне начал говорить о своей любви ко мне, а я… я не верила своему счастью и ему это сказала.

Вернувшись к дому, я подошла к мама́ и шепнула ей, что очень прошу ее скорее ехать домой, что мне нужно сообщить ей нечто важное. Я села в коляску с папа́, мама́ ехала с сестрами отдельно в ландо. Голицын и Оболенский уехали до нас. Я рассказала папа́ все, как было. Я была, как в чаду. Приехав домой, пошла я к мама́, и мы долго и много говорили о моем счастье. Помню, что я тут благодарила мама́ за то, что три года перед тем не позволила она мне выйти замуж за Евреинова. На другой день приехали к нам с формальным предложением родители жениха, старый князь и княгиня. Помню, с каким волнением, крестясь, вышла я к ним. Как ласково расцеловала меня княгиня. Наконец после всех вошел и он, мой жених.

Что он сказал, как поцеловал мне руку, что мы говорили друг другу, как глядели мы глупо-счастливо – все это изгладилось из памяти, оставив только одно лучезарное воспоминание, которое не изгладится и после почти 50 лет супружеской жизни.

На другой день, т. е. 25 мая, была помолвка. Нас благословили образом, присутствовали только самые близкие родственники – моя тетя Ек. Абр. Акинфова, Хвощинские, М. Н. Львова. Дядя Николай Хвощинский сказал моему жениху следующую фразу: «Я вдвойне счастлив тем, что это событие произошло у меня в Волынском».

В этот день мы в первый раз крепко поцеловались.

Наступила для меня та пора безумного, безоблачного счастья. Мы оба были как в чаду, не сознавая, до чего мы счастливы, до чего любим друг друга. Я гордилась своим женихом, находя, что лучше, красивее его никого нет. Ему было почти 24 года. Мне 20 лет. Он был изящен, тонок, умен и любил меня! Как хороша была жизнь, наша молодость! Как быстро все миновало! Пошли визиты, хлопоты о приданом, возили нас к фотографу. Старушка Нарышкина и ее сестра Козлова привезли мне какие-то подарки из туалетных принадлежностей, между прочим, прелестный чепчик с розовыми бантами. В то время была мода для молодых дам носить капоты с чепчиком, и должна сказать, что это было очень красиво и шло к хорошеньким личикам. Каждый день мой милый жених привозил мне подарки: прелестный браслет, кольцо и др., много цветов, конфет.

В начале июня мы уехали в Железники. Грустно было расставание, но Володя обещал вскоре приехать. В Калуге известие о моей помолвке было радостно принято моими друзьями Зыбиными. Обе сестры много расспрашивали меня о всем случившемся, и я с радостью рассказывала и вспоминала те счастливые дни – 23, 24 и 25 мая. Из Калуги постоянно приезжали наши знакомые с поздравлениями, и опять я все рассказывала, как произошло это событие моей помолвки. Наконец, кажется, в конце июня, приехал он, мой жених, и тут среди чудной природы наступила та дивная пора сближения с ним, те разговоры, ласки, которые никогда не забудутся и не вернутся. От визитов и приемов мы отказались, и, когда завидим подъезжающий экипаж, мы быстро скрывались в парке, ищи себе, где хочешь! Но к некоторым знакомым, из более почетных, престарелых, мама́ нас все-таки повезла. Такие были: старушки Тиличеевы, с их сестрой Нелединской-Мелецкой, Яковлевы, Зыбины. Последние, как друзья, особенно приветствовали нас, женихов. Всем «он» понравился.