Нам идти дальше - [16]

…Лет двадцать с лишним назад — в июле 1877 года — в петербургской «предварилке» произошла одна из тех диких сцен, которые неизбежны в полицейском государстве: здесь, в тюремном дворе, публично выпороли политического заключенного.

Приказ о двадцати пяти розгах отдал Трепов — петербургский градоначальник, властный и самолюбивый чиновник. Он обходил тюрьму и заметил, что кто-то не снял перед ним шапки.

В этом и состояла вся провинность человека, над которым была учинена отвратительная расправа.

В революционных кругах решили наказать крепостника-генерала за поругание человеческой личности.

В холодный январский день 1878 года в шеренге выстроившихся на приеме у градоначальника Трепова просителей стояла худенькая, скромно одетая молодая женщина с бледным лицом.

Когда Трепов, сопровождаемый свитой, подошел к ней и спросил, о чем прошение, в руке девушки блеснул револьвер, и последовал оглушительный выстрел… Генерал грузно рухнул на окровавленный пол.

Стреляла Вера Засулич.

Ее судили. Вся Россия следила за процессом. Присяжные оправдали стрелявшую. Восторженная толпа встретила ее на улице. Вмешался сам царь и приказал снова схватить Засулич, но ей удалось бежать за границу. Год спустя она тайком появилась в России, потом уже надолго снова уехала в Швейцарию. Из народоволки стала марксисткой, примкнула к плехановской группе.

Нельзя было без волнения слушать рассказ Тетки о Вере Засулич, которую Владимир Ильич и лично знал: лет пять назад, будучи короткое время за границей, он заезжал в Женеву к Плеханову и виделся там со всей группой «Освобождение труда».

Калмыкова несколько раз принималась за носовой платочек, рассказывая о том, как сильно тосковала Засулич по родине все эти годы.

— Вы поймите, Владимир, она так истомилась жить за границей, что решила приехать и хоть немного пожить здесь по какому-нибудь подложному паспорту. Ну, если вы помните, какая она из себя, то представляете, что паспорт француженки или немки ей никак бы не подошел.

Один болгарин помог Засулич добыть нужный для въезда в Россию паспорт. Это был паспорт на имя его тетки-крестьянки. Так очутилась беглая революционерка в Петербурге, где филеры могли в любую минуту опознать ее и схватить. Но прошло слишком много времени с тех пор, как ее выстрел взбудоражил Россию, теперь Засулич была уже пятидесятилетней женщиной с сединами.

— Моя квартира была, конечно, первой, куда она явилась, — продолжала рассказ Калмыкова. — Пришла ко мне, вся задыхаясь от волнения, от радости даже плакала! Ей хотелось остаться жить у меня, но я сама тогда ждала обыска и поэтому устроила ее на Песках, сняла комнату у одной простой женщины. Иногда Вера Ивановна ко мне заходит, но я ее никому не показываю, иногда у нее бываю. Грустная судьба: ни мужа, ни детей, вся жизнь ее в плехановской группе, только интересами группы и живет…

6

Свидание Владимира Ильича с Верой Ивановной состоялось в тот же вечер.

От переговоров с Засулич многое зависело. Между членами плехановской группы «Освобождение труда» существовала крепкая личная связь, и влияние Засулич в ней было значительным. А Владимир Ильич не мыслил себе издание «Искры» без участия в ней Плеханова и остальных членов его группы.

В далеком прошлом Засулич — дочь отставного капитана — примыкала к революционным народникам. Безмерное уважение к отважным революционерам, старавшимся поднять Россию, но еще не имевшим такого оружия, как марксизм, Владимир Ильич сохранял всю жизнь.

Его брат — Александр, повешенный за участие в покушении на царя, тоже был народовольцем.

И сейчас, сидя за столом рядом с Верой Ивановной, уже давно отошедшей от народовольства, Владимир Ильич разговаривал с ней почтительно, с уважением и видел в ней одну из тех женщин, которую по праву можно называть героиней.

Это была уже пожилая женщина, пожалуй, некрасивая, но ее большие серые глаза сразу чем-то привлекали к себе, говорили о глубокой и сильной натуре.

Владимир Ильич с трудом прятал волнение, разговаривая с ней: перед глазами стоял брат Александр. Владимир Ильич не любил табачного дыма, а тут почти не замечал дымящейся папироски в руке своей собеседницы. Он жадно слушал ее рассказ о женевской жизни.

— Наш Жорж, — так она называла Плеханова, — по-прежнему держит высоко знамя идейного вождя социал-демократии. В Германии, конечно, есть свои вожди — Бебель, Каутский, но для наших россиян Жорж — самая крупная величина. После смерти Энгельса я считаю Жоржа наибольшим авторитетом в марксизме, — продолжала Вера Ивановна, поднимая на Владимира Ильича строгие глаза. — Вы знаете, наверное, что перед смертью Энгельс подарил Жоржу свой фотопортрет с личной надписью на память.

Владимир Ильич кивнул. Да, будучи в Женеве, он видел дома у Плеханова этот портрет Энгельса.

Странно шла беседа. Казалось, Владимира Ильича подвергают испытанию: достаточно ли он тверд в признании личных заслуг Плеханова.

Открытый взгляд Владимира Ильича, его приветливость, искренность и прямота, сквозившие в каждом слове, видимо, успокоили Засулич.

Она перешла к делу:

— Ваш план мне известен. Вы хотите основать газету. Ну что ж. Жорж это дело поддержит. Вас он ценит. Но Жорж есть Жорж, вы должны это учесть.