Наказанный развратник - [30]

Коридор был бесконечным, он словно растягивался с каждым его шагом, точнее, с каждым неуклюжим прыжком. Саша был уверен… да что там, он знал, в глубине души твердо знал, что никакой двери за портьерой он не найдет. Там будет гладкая стена, штукатурка, и он в кровь разобьет кулак, молотя по ней в бессильной злобе. Их комната больше не примет его. Вход сюда для него закрылся навсегда.

Он хрипло вздохнул, отдернул портьеру и замер.

Дверь была на месте, даже чуть приотворена, и в щель пробивалась полоска света.

Внутри уютно горела настольная лампа. Сёма сидел за столом и читал книгу. Одной рукой он придерживал страницы, другой подносил ко рту стакан с чаем. Услышав скрип двери, он с явной неохотой оторвался от чтения и ошарашенно уставился на Сашу. Рука со стаканом замерла на полпути. Книга, которую читал Сёма, опиралась на коробку с печеньем, и несколько крошек прилипло у него в уголке рта.

10

В горле совсем пересохло, и он послушно взялся за предложенный стакан, но тут же со стуком поставил его обратно. Рука дрожала, горячий чай выплеснулся на стол и обжег пальцы. Сёма молча достал фляжку, открутил крышечку и щедро добавил в чай какое-то снадобье, так что стакан снова стал полным. Саша так же молча следил за этими манипуляциями — зачем, если он все равно прольет? Рука по-прежнему тряслась, но Сёма прижал его пальцы к стакану и помог донести его до рта. На этот раз получилось, и Саша сделал несколько судорожных глотков, смывая саднящую боль в горле. Стало жарко, кровь прилила к щекам. Ледяная заноза в затылке словно растаяла и потекла по спине и по лицу крупными каплями.

— Что случилось? — спросил Сёма.

Кажется, он спрашивает уже не в первый раз. Саша отстранился и выпрямился, чтобы видеть его лицо.

— Это правда, что Вера умирает?

Сёма не отвел глаза, не вздрогнул, не растерялся. Даже, кажется, не удивился.

— Это она тебе сказала?

— Нет. Это правда?

— Ей сделали операцию два месяца назад. Мы поволновались, но все обошлось. Теперь все хорошо.

— Точно?

— Точно. Иначе как бы она могла петь? А ты ведь ее сам слышал, и видишь чуть не каждый день.

Да, на репетициях они друг перед другом как под рентгеном. От коллег ничего не скроется, любые серьезные проблемы сразу вылезают наружу. Не только медицинские, вообще любые проблемы. И недостаток физических сил нельзя замаскировать. Вера действительно хорошо пела, легко двигалась и работала в полную силу, как обычно. Какой он дурак, что сразу об этом не подумал… Но тревога не желала так просто сдавать позиции.

— Она пишет мемуары, — сказал Саша неуверенно. — Это не потому, что…

— Она их пишет уже четвертый год. Она разругалась с тремя издательствами, а с одним, кажется, даже судилась. Нет-нет, это никак не связано.

— А вы, значит, знали, что она болеет. Почему мне не сказали?

— Она запретила говорить. А ситуация была не та, чтобы с ней спорить. Велела молчать — ну мы и молчали.

— Вы — это кто?

— Я и Ваня. Сундуков еще знал, он режиссер, мы обязаны были его предупредить, что могут быть сложности. Не сердись. Ей тоже тяжело было, и не хотелось умножать эту тяжесть разговорами… Саш, ну ты чего? Ну вот… Я же говорю, все хорошо теперь, правда!

— А если станет хуже? Ты сможешь ей помочь?

— Не знаю. Я ведь не всесилен. Такие вещи мне неподвластны. Я могу лишь немного больше, чем ты. Иначе я бы не допустил… много чего не допустил бы. И чтобы Вера не болела. И чтобы с ногой у тебя ничего не было.

Сёма отпустил его, взял со стола стакан и допил то, что там оставалось. Лицо его было бледным и осунувшимся, и ничто в нем сейчас не напоминало сверхъестественную сущность, изящного и самоуверенного человека в черном пальто.

— Да ерунда это, — торопливо сказал Саша.

— Что именно?

— Нога. Не перелом ведь даже. А если бы и перелом… Пройдет.

Сёма поднял на него глаза, ясные даже в обманчивом электрическом свете и внимательные.

— Откуда ты узнал про Веру? — мягко спросил он.

Дыхание снова перехватило, мутная волна, которая было отступила, набежала вновь, грозя накрыть его с головой, залепить глаза и рот затхлой грязью, оглушить и утащить за собой, мешая с осклизлым мусором. Он непроизвольно ухватился руками за край стола, словно пытаясь устоять, — и действительно устоял. А потом начал рассказывать.

Он хотел рассказать как можно подробнее, ничего не упустив — кто знает, какая именно деталь может оказаться важной? — но от этого получалось сбивчиво и запутанно.

Рассказывать было тяжело, как будто он говорил о чем-то стыдном. И еще было неловко, как бывает, когда пересказываешь кошмарный сон, а он на словах оказывается скучным, утомительным и ничуть не пугающим. Щекочущий холодок, засевший где-то в пояснице, снова зашевелился, и по телу пробежал озноб, отдаваясь в неудобно согнутой ноге. Саша осторожно поменял позу и упрямо продолжил говорить, хотя собственные слова уже казались ему бессмысленным набором звуков.

— И он тогда говорит: соглашайся, просто скажи да. А я… — Саша запнулся и все-таки замолчал.

— А ты отказался?

— Нет.

— Нет?

— Я подумал, может, это нам как-нибудь пригодится. Ну то есть… мы ведь не знали, где его искать. Ждали, когда он выдаст свое присутствие. Вот он и выдал. Уж выдал так выдал, — Саша попробовал усмехнуться. — И я теперь могу к нему туда прийти. Ну, если он не обманул. Но вот в этом он вряд ли меня обманул, да? И я могу побыть… ну как бы… двойным агентом. Хоть какая-то польза от меня будет. Могу согласиться с ним для вида и выведать про его планы. Ну попробовать хотя бы.