Наказание свободой - [195]

Хотя я уединился, стараясь устроиться так, чтобы меня не беспокоили, но всё же бригадники, то один, то другой, любопытствуют, кому я пишу такое длинное письмо — целую тетрадку. Естественно, я скрываю, кому. Не люблю, когда лезут в душу. Да к тому же — посторонние, чужие люди. Раньше писал лишь маме и брату. Теперь — только маме. Я очень люблю свою маму, самую добрую, заботливую, самоотверженную, самую близкую на свете женщину. Хотя ни разу не признался ей в этом. Мне стыдно сказать ей об этом. Да и не словами, делами надо это доказать. А вот на деле у меня получилось далеко не так, как должно бы. Но я обязательно исправлю эту cвою ошибку и докажу, что вовсе не такой, каким меня, наверное, многие представляют. Делами докажу.

И если мама продолжает в меня верить, то отец, видимо, разочаровался. Он вообще не жалует меня своим вниманием. Весточки от него приходят редко. Мне думается, что он сочиняет их не совсем в трезвом виде. Да и пишет о том, что ему близко. Он, вероятно, обижен на меня за тот позорный номер, что я выкинул. На службе у него по этому поводу произошёл неприятный разговор в парторганизации, хотя он и не член партии. За ним, этим неприятным разговором, последовали и другие осложнения. И пришлось ему уволиться и поступить на другую работу. Такая вот невесёлая история. Наверное, на этом своё первое письмо закончу. Для начала хватит. Теперь терпеливо и с надеждой буду ждать ответа.

Небольшое уточнение. Я, наверное, не совсем прав, утверждая, что всё так скверно вокруг. Даже здесь есть немало хороших людей, ведь многие помогли мне выжить. Причём — бескорыстно. И первый из них — большевик Леонид Романович Рубан, бессребреник, предельно честный, а также добросердечный. Ещё один: доктор Борис Алексеевич Маслов — тоже несгибаемый человек. К моему великому сожалению, он погиб. Его убил лагерный подонок из воров по чьёму-то наущению. Иван Данилович Семириков, простой деревенский житель, по национальности — коми, замечательно душевный, щедрый и добрый человек. Он тоже умер, правда от перенапряжения физических сил. В первом лагере судьба свела меня с необыкновенным человеком — уроженцем и жителем Западной Украины Колей Ничепоруком. Он был настолько благожелательным[267] к людям, что готов был отдать (добровольно) и отдавал им последнее из того, что имел. Даже куском хлеба делился с незнакомым человеком. Он всех признавал своими братьями и друзьями, которым он должен помочь. Удивительные люди. Если хочешь, я тебе о них подробнее расскажу. И правдиво. Но добрые чувства здесь приходится скрывать. Чтобы не насмехались и не выставляли тебя дураком. Как было, например, с Колей Ничепоруком. За его доброту.

Извини, что пообещал завершить письмо, а уже и на обложку залез. Я вот о чём, Валя, совершенно не знаю твоих жизненных устремлений, привычек, симпатий и антипатий — ничего не знаю. Оказалось, что и братец твой, хотя вы и часто общались в детстве, имеет о тебе скудное представление. Или не умеет выразить своё понимание тебя. Мало что поясняют такие штрихи к портрету, как «любит вкусное». Кто из нас, особенно в детстве, не любил вкусное. Или: «поплакать любит». Так он ответил на мой вопрос, что ты любишь. Сомневаюсь, что ты и сейчас склонна к печали. А тогда тебя, как любую девочку, можно было легко обидеть, довести до слёз. Но это когда было…

Меня интересует: как ты живёшь, чем увлекаешься, какие книги читаешь, о чём мечтаешь, кем работаешь? Намерена ли продолжить учёбу, куда, в какой вуз намерилась поступить? Коля говорит, что школу ты закончила почти отличницей. Кстати, привет тебе от него. Он хоть и двоюродный тебе брат, но очень привязан к вашей семье и ты ему дорога. Он утверждает, что ты на год старше меня, но какое это имеет значение? Словом, жду. Пиши. Незнакомый тебе (пока) Юрий Рязанов. Называть меня можешь Юрой. Или Юрием. Как пожелаешь. Мой адрес: Красноярский край, г. Черногорск, п/я № 288/1. До свидания».

Переписав начисто, я разложил письмо в четыре настоящих почтовых конверта, запечатал, пронумеровал, наклеил марки, адресовал и отправил с помощью вольнонаёмного шофёра, надёжного парня, он нам чай на объект привозил. И даже — водку. Для бригадира. Он заверил меня, что опустил письма в почтовый вагон на железнодорожной станции. И я стал ждать. Проходил день за днём, но ответа не было. Тогда я принялся писать второе. И ожидание перестало тяготить — разговор продолжился. Я попросил Колю, который знал о моём послании, хотя и не читал его, узнать у сестры, дошло ли письмо до адресата, и он выполнил моё пожелание. Но вскоре его дёрнули на этап. Тогда я сделал отчаянную попытку наладить связь с Валей и послал ей следующее письмо. С тем же шофёром. Но и оно словно в бездонный колодец упало.

Ещё долго, до самой отправки в этап, я надеялся на чудо, но оно не случилось. Черновик же первого письма остался лежать в тайнике голубого чемодана. Через год я вместе с ним и письмами под фальшивым дном покинул последний п/я и привёз письма и прочие рукописи в Челябинск. Иногда при случае, когда письма попадали на глаза, я их перечитывал, дивясь своему безрассудству и наивности. А иногда и печалясь, что далеко не всё из задуманного сбылось в последующие годы».