Награда за риск - [16]

— А если я откажусь?

— Я буду в бешенстве, дедушка в отчаянии. После болезни он еще никогда не был таким радушным. Ведь это ты совершила чудо.

— Какая же ты свинья, Луис!

Луис смиренно кивнул в ответ. Возможно, он воспринял это как своего рода похвалу.

— Ладно, я пошел чистить зубы.

Эмма влезла в ночную рубашку и плотно завернулась в одеяло. Конечно, это будет сущий ад. Но, видно, так предрешено свыше: он должен гнуть ее в бараний рог, а она повиноваться и терпеть. И потом, она жалела бедного старика, который с таким гостеприимством встретил ее в этом доме. А что будет дальше — уже не ее дело.

Бедный дон Рафаэль. А что, если он проживет дольше, чем предсказывают доктора? Тогда Луису придется сказать ему, что у них ничего не вышло. Она вздрогнула. Это, конечно, не ее дело, а Луиса, но все-таки, перед тем как им расстаться, она скажет ему, что такие-то вот игры и сводят стариков в могилу.

Луис пришел из ванной. Взял со столика стакан, отпил глоток, потом развязал пояс халата и сбросил его на пол.

Эмма оцепенела, сердце у нее заколотилось. Голый! Она так зажмурила глаза, что увидела белых мух.

— Buenas noches, guapa! — пробормотал он, как ни в чем не бывало, забираясь под одеяла и гася свет. Он как будто не отдавал себе отчета в том, что заставил ее пережить.

Она не проронила ни слова в ответ. Лежала под одеялом неподвижно, как труп. Кровать была просторная, она позволяла избежать его прикосновений. Но Эмма не могла больше тешить себя заверением, что он не прикоснется к ней. В темноте все ощущения обострены, и все те чувства, которые она испытывала, когда он повел себя угрожающе, ввернулись. Она сдвинулась на самый краешек кровати и запеленалась, как кокон, пытаясь удержать контроль над своим телом, но ее всю сотрясала нервная дрожь. От этого вскоре начала трястись вся постель.

— Что это? — прошептал Луис.

— Ничего. Все в порядке, — прошипела она и еще сильнее стала лязгать зубами.

Он долго вздыхал, крутился, потом протянул руку и ласково провел по ее спине. Она перестала дрожать и вдруг стала совсем бесчувственной.

— Эмма, — произнес он успокаивающе и многократно повторял ее имя, гладя ее по спине. Ему, верно, казалось, что в звуке имени есть для человека некое расслабляющее действие.

— Мне лучше. — Она и в самом деле приободрилась от его мягких интонаций.

— Я не обижу тебя больше, обещаю. Прости меня. Ты должна мне доверять. А теперь иди ко мне.

Эмма вскрикнула, когда его сильные руки подняли ее и перенесли на другую сторону постели.

— Ш-ш! — Он прижал ее голову к своей груди, и ее мозг стал откликаться на ритмы его сердца. — Ты не думай, что это хитрости, которыми я чего-то добиваюсь. Просто я много пережил за этот день, и мне надо успокоиться. Я очень огорчен тобой.

— Зачем же ты просил у меня прощения?

— В чем-то и я виноват. Но ты рассердила меня, заставив думать, что принадлежишь к какому-то неведомому мне и опасному типу женщин. Я слишком привык замыкаться в кругу людей своей породы. Может быть, это и плохо. Но ты должна простить меня.

Должна. Подумать только: она должна. Он даже извиниться не может по-человечески! Неужели в этом кругу и прощения требуют?

— Вы не понимаете, как вы меня перепугали! — говорила она, готовая вот-вот разрыдаться.

— Я в самом деле прошу у тебя прощения. Мне надо учиться держать себя в руках. Но даю слово: это больше не повторится. А теперь — спи. — И он поцеловал ее в щеку, мирно и ласково, словно ребенка. — Завтра проснешься в чудесном настроении, а ущерб я тебе возмещу.

Как же так? Сперва угрожал. Потом не угрожал, но все же демонстрировал силу. А теперь — спи. Сумасшедший он, что ли?

Терпкий аромат лосьона, которым он мазался после бритья, ударил ей в ноздри. Кажется, ни у кого из знакомых не было такого… Когда она приедет в Лондон, купит такой — на память об Андалусии. Надо только посмотреть этикетку. Эмма закрыла глаза. Терпкий запах, игра ветерка в ее волосах, гипнотический стук сердца совсем рядом — все это убаюкивало ее, и она плыла куда-то на волнах блаженного забытья.

Глава 5

Разбудило ее доносившееся из ванной громкое пение.

Хотя бы дверь закрыл. До чего же он недогадлив! Господи, неужели это единственное, за что Эмма теперь на него сердилась?

Одно объятие, полуизвинение, вспомненное им потом ее настоящее имя — и вот она простила ему выходки, подобных которым даже представить себе не могла в обращении с ней других мужчин. Неужели это я, та самая сумасшедшая недотрога?

— А, проснулась! — Он вошел в комнату уже одетый в брюки для верховой езды и белую тенниску. — Позволь сказать тебе, guapa, что мне было безумно приятно, когда ты сонная прижалась ко мне ночью. — Он сел возле нее на постели. — Озноб уже прошел? — Он прикоснулся к ее руке. — Хорошо. Вставай и собирайся. Мы едем кататься.

У Эммы упало сердце. Новые брюки для верховой езды, купленные в Лондоне, лежали на нижней полке шкафа, и она надеялась, глупая страусиха, что они там и останутся.

— Да, господин, — пробормотала она, оставаясь в неподвижности.

— Зови меня пока Луис, — улыбнулся он. — А «господин» будет уместнее после свадьбы.

По утрам люди так раздражительны! Неужели он не понимает, что существа рангом ниже становятся контактны только после трех чашек чая и пары тостов?