Наглядные пособия - [41]

Синтезатор выводит первые аккорды «Пришлите клоунов».

— Привет, это Оро.

— Оро, на дворе гребаная ночь.

— Ты спишь.

— Нет, разговариваю по гребаному телефону.

— Мне нужно поговорить с тобой.

— Могли бы сделать это и раньше, еще в ресторане, мистер Дин.

— Луиза, ты на меня очень злишься?

— А хули нет.

— Хули нет, — бормочет он, пробуя слова на вкус. — Я ужасно извиняюсь. Мне так хотелось тебя увидеть, но только тебя. Понимаешь? Не Гермико — Гермико я все время вижу. Она мне как сестра.

Его грудной голос звучит совсем тихо: приходится напрягать слух, чтобы разобрать хоть что-нибудь. Актерам этот трюк отлично известен: если зритель боится чего-то недослышать, он же на самый краешек сиденья сползет. А еще в этом голосе звучат мурлыкающие интонации… нет, это было бы слишком просто, скорее низкий гуд, от которого вибрирует все мое существо.

— Понимаю.

Какого фига с ним спорить, или бранить его, или заставлять чувствовать себя распоследней свиньей из-за этой его дурацкой выходки? Против идеального, всепоглощающего себялюбия ничего не сработает. Да какого хрена, он же актер, он изобразит все, что мне нужно. В жизни не встречала человека настолько «прозрачного». А это вам не фунт изюму, верно?

— Луиза?

Да здесь я, никуда не делась. И вовсе я не позабыла, что он — на другом конце провода, просто шелест его дыхания меня загипнотизировал.

— Да, Оро.

— Я хочу с тобой увидеться.

— Прямо сейчас? Ты где?

— На крыше.

— Моего отеля? Он хихикает.

— Нет. Я сплю.

— Завтра? Ну пожалуйста/

— Завтра я возвращаюсь в Киото. На твоем вертолете, рано утром. Мне завтра на работу.

— Мне тоже. А завтра вечером ты свободна?

— Сейчас сверюсь с расписанием.

Он ждет. Выслушиваю еще несколько тактов его дыхания.

— Думаю, что смогу уделить тебе время. После работы.

— Можно, я приеду к ужину?

— Нет! — Еще не хватало для него стряпать. С этого мы начинать однозначно не будем! — Приезжай после ужина. Около десяти.

— Спасибо, Луиза. Сайонара[89].

Сайонара. Ох, хрен с тобой. То есть буквально.

Задремать так и не удалось. А может, удалось. На дрему не похоже, вот в чем дело, но чему и быть, как не дреме — по крайней мере секунда здесь, миллисекунда там, вполне довольно, чтобы прокрутить мой сон-путешествие. Не знаю, с какой стати я так его называю, потому что никакого путешествия не было. Я готовлюсь к отъезду, на сдвинутых вместе односпальных кроватях — с полдюжины открытых чемоданов, внизу на улице сигналит такси. Шофер жмет и жмет на гудок в ночи, а я ну вот ничуточки не готова. Не могу найти туфли или нахожу, а они все в засохшей грязи или каблук отваливается. Не могу найти любимую юбку, и парадного платья, и самых прозрачных трусиков; либо нахожу, а на них пуговиц не хватает, они изорваны, заляпаны какой-то дрянью. Шатаюсь туда-сюда по коридору, ищу иголку с ниткой, пятновыводитель, дорожный тостер, который подключается к прикуривателю машины — можно подумать, у меня когда-нибудь была машина. Снова и снова звучит гудок, и я не от печали или тому подобной патетической ерунды, а просто от досады начинаю плакать. Плачу навзрыд — не только глазами, но всеми моими отверстиями. Соски сочатся слезами.

Просыпаюсь. Сушняк жуткий. Разочарована, зато с облегчением осознаю, что по-прежнему владею собой. Знаю: мне приснился этот сон, потому что все начинается сначала. А я не готова. Да будь и готова, все равно такие вещи добром не кончаются. Надо уезжать — гудок гудит, — но не могу.

С двенадцати-тринадцати лет — ну, посмотрим правде в глаза, с двух-трех — я отлично знала, куда ведет так называемая любовь. Жадные взгляды, жаркие руки, невыразимое наслаждение, оборачивающееся бездонной пустотой. Они хотят, ты хочешь, порою одного и того же, порою разного, порою всего сразу, их мечты столь же ярко окрашены, как и твои, но они не твои и твоими никогда не станут. Встречаешься на равнине, что опрокидывается и меркнет, в то время как ты на ней живешь, это плотское равновесие, орошаемое надеждой и ложью. Уже в самом начале невозможно не видеть маячащий вдали конец. Я бы сказала ему «пойди прочь», если бы голос не отказал. Я-то думала, что я уже выкарабкалась, стряхнула с себя это все. После Питера — как ему шло его имя! — после его нежданного бегства и моего затянувшегося пребывания в ред-риверском Доме для неуравновешенных, я уж думала, что в жизни больше не загремлю в это место. Секс, да, разумеется, как же без секса, трахаешься в хвост и в гриву, чтоб система работала. Не больше. Никаких тебе перекрестков, никаких тебе встреч двух взмокших, изголодавшихся душ. Сама по себе — так держать, одиночество всегда предпочтительнее… Скажем, я — за изоляцию, ограждающую меня от цветистых любовных утрат.

14 Загадочный плод

Вертолет приземляется на парковочной площадке «Чистых сердец» в начале седьмого. Мы с Гермико выбираемся наружу. Гравий летит нам в лицо и жалит ноги; сражаемся с пакетами и коробками — нашей токийской добычей. Обходим стороной главные ворота и бежим по узкой грунтовой тропке вдоль стены. В подобной скрытности нужды вроде бы нет, поскольку в этот час девочки наверняка «на уборке», но тон задает Гермико. А если нас и заметят, что с того? Школа «Чистых сердец» — розовая тюрьма для них, не для нас.