Надежда-прим - [9]

Пока гости рассаживались по своим местам, шум на пляже стоял такой, что чайки стали поспешно, как во время шторма, набирать высоту, а из какой-то далекой чащи раздался испуганый звериный рев, очень похожий на рев разбуженного в берлоге медведя, которого тут отродясь не было.

Сам же хозяин торжества, самодовольно оглядывал с таким трудом накрытые столы и полное собрание дорогих и не очень дорогих сердцу людей, и никак не мог понять, почему в смутное время кругом так много голодных, обиженных и попросту несчастных.

А ещё он думал, что все-таки здорово в эпоху неизвестно чего иметь такую по-цыганки огромную и удачливую родню! Этакую чертову прорву! Что вот, кажется, у этих… евреев есть такой вроде бы дурацкий обычай приносить на могилу усопшего камешки, и у кого в результате куча камней окажется больше, тот… ну словом, самый-самый уважаемый еврейский покойник в мире!

Мысленно товарищ Мокров даже начал считать «своих» по головам, но скоро сбился со счета, и с гордостью прикинул, что если даже каждый из них принесет на его, Мокрова, могилку по камешку, куча малой не покажется!

А если принесут по рублю? — мелькнуло в разгоряченном мозгу, и от этого ярчайшего проблеска мысли директор «Родничка» даже присвистнул, хотя что же тогда могло произойти так и не сообразил.

А если не по рублю? Почему именно по рублю?! От возникшей перспективы у Мокрова натурально перехватило дух, но как всякий уважающий себя директор, он умел не позволять себе расслабляться на людях.

Народ уже потихоньку сходил с ума. Кому интересна теплая водка под остывшие шашлыки! Но когда все с детства приучены, без команды ничего не начинать: ни пить, не есть, ни стрелять, ни защищать родину! А команды все нет и нет, и командир, товарищ Мокров, чтоб он был так здоров! — с загадочной улыбкой уже полчаса смотрит поверх голов куда-то в самый дальний угол озера, как будто разглядел там конец жизни каждого из присутствующих!

— Просим, просим! — заскандировали самые нетерпеливые. — Даем слово!

И лишь тогда товариш Мокров легонько постучал общепитовской вилкой по уже откупореной бутылке водки, прислушался к ее малиновому звону и произнес знакомые всем с детства слова с ударением на «я»:

— Я пригласил вас, господа!

Гости с удовольствием уставились на, в сущности, маленького, смешного человечка, в белой, зеркально отглаженной рубашке, со старомодными запонками на рукавах и крошечным пятнышком неизвестного происхождения (возможно, дырка от ордена!) на груди.

Так вот, и маленького и смешного, но почти полновластного хозяина этих мест, и, при всем при том, их родственника и где-то самого лучшего друга!

А товарищ Мокров поправил съехавшие на кончик носа в крупной стариковской оправе очки и поднял рюмку водки для первого тоста.

— Друзья мои! То есть, родные и близкие… так сказать!

Мокров слегка запутался и смущенно откашлявшись в кулак, в расстерянности пригубил водку. К сожалению, гости поняли его буквально, и тоже пригубили. Кое-кто тут же пригубил и вторую, и, не закусывая, потянулся за третьей. Но Мокров железной рукой восстановил порядок.

— Товарищи! — строго окрикнул их директор базы отдыха, и всем стало ясно, что приглашены они сюда не только затем, чтобы, но и… — Товарищи! В это трудное и, как верно сказал Михал Сергеич, в некотором роде, судьбоносное время, когда все закрываются, мы… открываемся! У всех, понимаешь, кризис неплатежей, а у нас — новый сезон. Че был наш «Родничок» в годы застоя?

Гости тоскливо отставили в сторону полные рюмки и покорно приготовились дослушать застольный спич. А Мокров как будто обрел дар речи.

— Это был самый закрытый объект нашего суперзакрытого предприятия! Ну кто мог ко мне позвонить вот так просто-запросто? Секретарша генерального, да парткома, да профкома!

Мокров прислушался к собственным словам. Нет, кажется, ни чего лишнего, все в духе Гласности и Демократии, так сказать, все в самый раз!

— А теперь мы открыты для всех трудящихся без разбору, как… — мысль снова ускользнула от него, — как Челябинск-40! Во!

Последнее сравнение ему так понравилось, что он решил на нем и кончить. Вытер носовым платком густо вспотевший лоб и во второй раз поднял рюмку с водкой. Но вдруг от самых дальних столов, почти от самой воды, до него долетел чей-то голос, полный вопиющей обиды и непонимания:

— Макарыч! А пить-то за че? За «сороковку»?!

— Ах ты, черт! — Мокров от возбуждения аж привстал на цыпочки. — Действительно! Тост-то совсем похерил!

Уже повеселевшие гости снова испуганно встрепенулись.

— Значит так! Короче говоря, желаю, чтобы все вы перебывали у меня в «Родничке», так сказать, на законном основании. То есть, безо всякого там блата и телефонного права! За наличный расчет, так сказать! За трудовые ассигнации-с!

— Ага! — заволновались гости.

— Фиг тебе! Мы че их на станке печатаем?

— Мы че те, Якубовичи!

— Тогда уж лучше — по блату!

— Ты, Макарыч, сперва скажи, где у тя это долбаное Поле чудес! А уж мы его вдоль и поперек перекопаем-перероем!

— Ага! Каждую госточку земли перетрем-перемоем, а золотишко найдем!

— Найдем-найдем!

— Так это ж, братцы, уже второй тост! — не растерялся Мокров. — Одной, понимаешь, рюмкой — все дела не решишь! Поэтому, желаю, чтоб у всех было все и сразу!