Надежда патриарха - [52]

– Ух! – Я показал на препятствие.

– Да, Ники? – промурлыкала Арлина.

Ей было чертовски хорошо известно, что мне нужно. Тем не менее я робко спросил:

– Ты не могла бы мне помочь?

– Конечно. – Она передвинула кресло.

– Спасибо. – Я проехал. – Я тебя не совсем достал своими просьбами? – /В моем голосе звучала надежда. – Знаешь, ненавижу быть иждивенцем.

Уголки ее губ приподнялись:

– Это что, еще одно объяснение?

– Да, если это необходимо.

Она поцеловала зарастающий шрам у меня на лбу. Через мгновение я спросил:

– Что там вещает «Весь мир на экране»?

– О твоем политическом некрологе. – Она прокрутила текст к началу. – Говорят, что ты уйдешь в отставку в течение месяца.

– Кое-кому этого очень хочется.

– Ник… – Она вдруг сделалась серьезной. – Как долго ты будешь оставаться на службе?

– До тех пор, пока… – Я замолчал на полуслове. Действительно, когда? Каждый раз после выборов я думал, что это будет в последний раз, но мое второе пребывание в должности Генсека продолжалось уже двенадцать лет, и за это время три раза проводились выборы. Несмотря на мое отвращение к политике – а Джеренс утверждал, что именно из-за такой позиции, – избиратели оставляли супранационалистов у власти, а партия не отказывала мне в доверии. Я не знал точно, почему. Хотя, по мнению некоторых, я слишком часто назначал земельщиков на высокие посты.

Если епископ Сэйтор осуществит свою угрозу, вопрос о моей отставке может быть вот-вот поднят.

– Я не знаю. Каждый день маленькая частичка меня жаждет уйти. Особенно сейчас, когда я парализован. – Я помолчал. – Но, как я тебе уже говорил, так уж я создан, чтобы любить власть. Не достойно ли это презрения?

– Но ты же стараешься все делать хорошо?

– Да, конеч… хотя, нет, не вполне. Я назначаю на должности моих друзей, мало занимаюсь Флотом, при первой возможности прижимаю Патриотов Земли.

– Что же заслуживает презрения?

– Игнорирую пожелания моей партии. Я груб с Сенатом.

– Я все же жду ответа.

– Пренебрегаю законами, если это мне подходит.

– Но не ради собственной выгоды. Для общественной пользы.

– Кто я такой, чтобы это решать?

– А кому это следует делать?

– Обществу. Для того и существует демократия.

– Общество – это… собрание болванов. Я кисло улыбнулся:

– Джеренс говорил, чтобы я уважал их за любовь ко мне. А ты вот говоришь, что они болваны.

Ее улыбка была куда добрее моей.

– Может, мы оба правы, – молвила она.

Я наклонился, чтобы поцеловать жену, потерял равновесие и уткнулся ей в грудь.

– Вы перешли в наступление, господин моряк? – скорчила гримасу она.

Моя беспомощность дико меня взъярила. Сколько мне еще оставаться в таком состоянии?

– Дьявол…

Я взял себя в руки, но настроение у меня испортилось. Я установил ноги обратно на ступеньки, развернул проклятое кресло.

– Ник, что…

– На выход, кресло! – И я покатил в свой кабинет.

7

Филип перебрался жить домой. Два часа он перетаскивал вещи наверх, в свою прежнюю комнату, а потом сразу улетел обратно на службу. Я вдруг с подавленностью осознал, что все эти годы Фити работал в Совете по защите окружающей среды. Я никогда не бывал у него в офисе и даже не спрашивал о круге его обязанностей. Как должен был сын воспринимать это мое равнодушие? На самом ли деле я так бессердечен?

Я скользнул к себе в берлогу, чтобы остаться наедине со своими мыслями.

Я звал сына Фити – Ф. Т. – в честь Филипа Таера, героического молодого гардемарина, которого когда-то знал. В молодости мы с ним были очень близки.

Однажды, когда моему сыну было лет пять, я усадил его к себе на колени и показал голографические снимки моего отца и фермы под Кардиффом, на которой я вырос. Фити звал меня тогда «па». Своим детским голоском он серьезно спросил меня, не хотел ли бы я, чтобы он звал меня «отец» – как я своего батюшку.

«Если тебе так хочется», – сказал я. Таким образом, я остался «папой». «Отцом» он называл меня, когда хотел принять официальный тон.

С удивлением и восторгом я наблюдал за его взрослением. Доброжелательность Фити не знала границ, а ум вызывал изумление.

Он явился для меня незаслуженным подарком от Господа Бога.

Восстание беспризорников глубоко задело его – я никогда не мог понять, каким образом. Он не отдалился совсем, но стал задумчивым. По достижении тринадцати лет Филип связался с движением «зеленых» и так увлекся, что наконец, после ссор и взаимных обвинений, ушел из дома. Я был ранен в самое сердце, когда Фити залез в мои личные файлы в компьютере. Если я чему-то и надеялся его научить, то это абсолютной честности – и той чести, которая была у меня до моего падения.

Я надеялся, что сын будет лучше меня.

Наконец он возвратился домой, но моя радость при этом слегка приугасла оттого, что вместе с ним был Джаред Тенер. Я не мог отказать – это бы поставило под удар наше примирение.

Что ж, возможно, регулировка гормонального баланса стабилизировала нервную систему Тенера. Время покажет. По крайней мере, прежнего невыносимого юношеского гонора у него заметно поубавилось.

Что касается новых пришельцев и других изменений, то моя домашняя жизнь претерпела странные преобразования. Каждый вечер, к моей нескрываемой досаде, охранники поднимали мое тяжелое кресло по ступенькам наверх, в то время как я молился о том, чтобы ни один из них не поскользнулся. Я даже подумывал, не установить ли в доме лифт. На одной чаше весов была моя гордость, а на другой – возможность сломать еще и шею.