Надежда и Вера - [15]

     – Погоди, погоди, – Лубянский подошел к Илье и положил ему руки на плечи, удерживая за столом. – Ты, паренек, не только башковитый и все такое прочее, но и обидчивый. А сам только что учил эмоции свои сдерживать. Ты изложил, мы послушали. Вот и славно. Я себе это все представил – и жутко на душе стало. Представляю, что будет со Смагиным. Теперь надо подумать, насколько все это осуществимо.

     – Осуществимо, – ответил Илья, открывая свою папку с бумагами. – Мы продумали все детали, до мелочей. Детское кафе скоро действительно планируют открыть, все будет происходить вечером, пригласят много детишек из соседнего интерната, там живут в основном сироты. Так что, Максим Петрович, совесть ваша может быть спокойной: плакать за детишками, кто попадет в ту мясорубку на дороге, особо будет некому. Но мы выбьем слезу из электората. У нас уже есть журналисты, готовые освещать эту тему, они ждут команды. Лишних свидетелей рядом не будет, мы тоже об этом позаботимся. Только дети, машина, трупы, кровь и журналисты. Скорая помощь, врачи, милиция тоже будут, но лишь после того, как мы сделаем свое дело, все зафиксируем, чтобы ни у кого не возникло ни малейших подозрений на фальсификацию или провокацию, даже у самого Смагина с его верным псом Владом Чуваловым.

     – Кстати, а что это за личность? Вам что-нибудь о нем известно, кроме того, что он является его главным помощником и референтом? Кто этот узкоглазый «друг степей»? Откуда у Смагина к нему такое безграничное доверие?

     – Это, скорее, друг снегов, а не степей. Он уроженец северных племен, личность действительно загадочная. Чувалов для Смагина даже больше, чем сын: это неотъемлемая часть самого Смагина. Нам пока не удалось установить, что именно их связало, ведь Смагин взял его под свое покровительство еще с того времени, как этот маленький тунгус переселился из своей юрты в интернат, а уже оттуда – в дом Смагина. Да и не столь уж важно, кто он и откуда. После того, что произойдет, Смагину бессилен будет помочь Сам Господь Бог, а Чувалову останется только одно: паковать чемодан – и ближайшим авиарейсом назад в тундру, к своим соплеменникам. Служить такому хозяину не захочет не то что ни один уважающий себя человек, но даже ни один чурка, ни одна дворовая собака.

     – Согласен. После такой истории не только голова с плеч полетит, а все: бизнес, доверие, компаньоны, авторитет, власть. Полетит мгновенно и навеки вечные. Свою репутацию он уже никогда не восстановит.

     – Это еще не все, Максим Петрович, – Гусман раскрыл еще одну лежавшую перед ним папку. – Мы изложили вам лишь один из вариантов и лишь в отношении одной дочери. А ведь есть еще одна дочка – которая рвется в монастырь и уже проводит там большую часть своего времени. Если вам интересно, у нас есть предложения и относительно ее особы.

     – Неужели того, что вы задумали, будет недостаточно? – Лубянский изумленно взглянул на своего аналитика. – Крови, детских трупов, шума вокруг всего этого… Неужели есть необходимость расправиться со Смагиным и через его вторую близняшку?

     – Максим Петрович, в вас опять просыпается жалость к сопернику. А это уже опасно для самого вас. Снова напомню вам древнюю мудрость: победителей не судят, а поверженным горе. Смагина необходимо не просто сломить, а сломать – навсегда. Иначе он сломает вас. Точно так же. Поэтому никакой жалости к вашему оппоненту, никаких эмоций!

     – Ну и..? – Лубянский ждал, какой новый план начнет излагать ему Гусман.

     – Мы снова обратились за консультацией к опытным психоаналитикам, психиатрам, которым знакома мотивация поступков людей, желающих оставить мир и уединиться в монастыре: неважно, женщины или мужчины. Монахи и монахини, какими бы аскетами они ни были, остаются все-таки живыми людьми, а значит, ничто человеческое им не чуждо, тем более, когда это не дряхлый старческий организм, а еще молодой, в котором естественные желания не только не угасли, а, напротив, дают о себе знать в полный голос. На этом мы и предлагаем возможный вариант относительно второй дочери Смагина – Надежды, которая не хочет продолжить дело родного отца, обзавестись семьей, детьми, что было бы вполне естественным, а стремится к противоестественному – уединиться, скрыться от всех в монастыре. Я не буду вдаваться в богословские вопросы монашества, которые мы тоже тщательно изучили, а позволю себе снова немного пофантазировать.

     Представим себе, что в неком монастыре – не столичном, а самом что ни на есть захолустном, поселилась некая молодая особа. Мало кто знает, что она из богатой, состоятельной семьи, очень воспитана, а не какая-то, извините, уличная, безродная шавка, которой жить негде. Никто не может понять – ни родители, ни близкие друзья, зачем она сюда пришла, что ищет, ведь имеет все, о чем только можно мечтать. Ладно, пришла – и пусть пришла.

     А в том же монастыре живет еще одна особа: не такая воспитанная, не такая образованная, не такая святая. За плечами – трудное детство и бурная молодость: росла в детдоме, там же узнала, откуда берутся дети и как они делаются. Потом добрые дяди научили ее зарабатывать неплохие деньги, торгуя собственной фигуркой и мордашкой, потом нашли еще несколько таких же смазливых девочек-подростков – и тоже не панель. Дальше сама стала сутенершей, поставщиком живого товара в разные бордели, сауны, вечеринки, бандитские сходняки. Потом наркотики, валюта и, как закономерный финал – зона. Оттуда – в монастырь. Зачем туда пришла – сама толком не знает. Прослышала как-то о кающейся Магдалине – вот и шевельнулось что-то в сердце. Живет в монастыре, вместе со всеми ходит на молитву, вместе со всеми садится за стол, так же со всеми вместе ложится спать и просыпается.