Над вольной Невой. От блокады до «оттепели» - [116]

Брежневское время многие вспоминают с ностальгией, да и, по правде говоря, есть чего хорошего вспомнить. Это как будто такая жизнь в не слишком благополучном, довольно разгепанном, но в общем родительском доме — рубль на обед всегда дадут. Есть кому за тобой присмотреть, прочитать нотацию, поставить в угол, сказать, что ты делаешь правильно, что ты делаешь неправильно. Жизнь представляла некий коридор, абсолютно ровный, по которому человек всю жизнь и шел. Детский сад, пионерская организация, выпускной вечер, армия или высшее учебное заведение, распределение, инженер, старший инженер, пенсия, два раза в жизни можно было съездить в санаторий, можно было поехать в Крым, ну и потом похороны за государственный счет.

Формообразующих личностей в «Сайгоне» было двое. С одной стороны — пропагандист новой культуры Константин Кузьминский, поэт, архивист и издатель.

Дмитрий Шагин:«В Сайгон меня привел Боря Смелов, это фотограф удивительный. Я познакомился с ним на выставке „под парашютом“ — такая была квартирная выставка, потолок затянут парашютным шелком, у Кости Кузьминского. Собственнно, тогда Костя и был главным центром, где все происходило — собирались и поэты, художники».

Борис Иванов:«Постоянно, чуть не ежедневно собирались десятки людей, были выставки фотографов, живописцев, не говоря уже о чтении поэтов, потому что он сам был поэт, и он выпускал еще совершенно замечательные тома антологии неофициальной культуры и отправлял ее на Запад, где это стало публиковаться. И вообще стали узнавать, а что такое там происходит».

Бродильным началом «Сайгона» стал поэт Виктор Кривулин, инвалид с детства, передвигавшийся по городу на костылях.

Дмитрий Северюхин:«Виктор Кривулин был очень крупной фигурой в неофициальном движении Ленинграда не только потому, что он был крупным, я бы может даже сказал, великим поэтом (хотя это тоже важно), а потому, что он был очень уважаемой фигурой, вокруг которого сходились разные линии, отдельные течения, отдельные потоки неофициального культурного движения».

Благодаря Кривулину и Кузьминскому перезнакомились начинающие поэты, философы, историки, музыканты, люди театра. Сформировалась творческая среда. Кривулин назвал эту среду «второй культурой», подразумевая под первой — официальную, советскую. В первой культуре, на страницах журналов не существовало ни Гумилева, ни Солженицына, ни Набокова, ни Бродского, ни Бердяева. Запрещены Фрейд и Ницше. Хармс — малоизвестный детский поэт. Библию нельзя прочитать даже в библиотеке. От «Сайгона» же полуподпольное знание об истинном соотношении ценностей расходилось по городу.

Дмитрий Северюхин:«Такие центры, как „Сайгон“, а несколько ранее Малая Садовая, имели очень большое значение для развития свободы независимой культуры. Я предпочел бы именно эти слова — не „неофицальная“, а „свободная“, „независимая“ культура. Почему? Потому что именно там эти кружки, эти личности имели возможность объединиться, поговорить друг с другом, обменяться книгами, мнениями, рукописями, прочитать друг другу свои стихи. И я думаю, что роль „Сайгона“ очень важна в консолидации неофициального свободного культурного движения, которое набирало свои обороты и уже со второй половины 70-х годов выступало как мощное культурное движение, которое генерировало идею, порождало творческие проекты, которые потом и сегодня, теперь, просто вошли в нашу культуру».

Борис Иванов:«Как раз момент внутреннего общения стал главным. То есть не перестрелка с офицалами, не попытка работать на их территории, а, наоборот, удаление как от зоны, зараженной неисправимыми болезнями, то есть от этого нужно держаться подальше и разговаривать с офицалами было невозможно — они думали совершенно иначе. Это не эскапизм, это переход на новые позиции».