Над обрывом - [6]

— Ах, что вы, благодетельница, извиняетесь! — воскликнула Агафья Прохоровна и бросилась целовать в плечо генеральшу.

Софрония поцеловала ее в другое плечо.

— Кормили ли вас? — участливо спросила генеральша.

— Всем довольны, ваше превосходительство, мать наша, — униженным тоном сказала Софрония. — Елена Никитишна, дай ей бог здоровья, всего наслала…

— На Егора Александровича-то только и глазком не удалось взглянуть, — заметила Агафья Прохоровна сладеньким голосом. — Я думаю, совсем жених, как есть…

— Еще бы! — сказала генеральша.

— Вот погоди, Агафья Прохоровна, увидит, опять «крысиным хвостом» станет звать, — со смехом сказала Елена Никитишна.

— Пусть их тешатся, — ответила Агафья Прохоровна слегка зашипевшим голосом. — Тоже шутник был ребеночек… Да ведь это от радости душевной, а не от злобы, как иной хам, не здесь будь сказано, издевается….

И, сделав совсем ехидное лицо, она прибавила:

— Вот женить бы здесь Егора Александровича! Хоть одним глазком взглянула бы на свадьбу.

Елена Никитишна, прибирая последние вещицы, еще разбросанные на туалете, насмешливо заметила:

— Сватать невесту, верно, хочешь?

— Отчего ж и не посватать? — ответила Агафья Прохоровна. — Вот денисьевские барышни — краля к крале и отец в генералах состоит. Тоже львовская барышня из себя субтильная…

— Ах, что это за невесты! — со вздохом сказала Мухортова.

Агафья Прохоровна назвала еще несколько фамилий соседних помещиков, но ее зоркие глаза тотчас угадали, что не этих девушек прочат в невесты. Она терялась в догадках. Кого же, если не их? В окрестностях, кажется, больше и девиц не было.

— Ну, покойной ночи! — сказала Мухортова. — Устала я сегодня!

— Как не устать, как не устать, благодетельница! — сказала Агафья Прохоровна.

— Шутки ли, как за день-то умаешься;- заметила, в свою очередь, Софрония, незаметно зевая в руку.

Обе женщины прикоснулись губами к плечам генеральши и на цыпочках вышли из комнаты. Генеральша, отпустив и Елену Никитишну, взялась за роман.

— Теперь и соснуть можно, — сказала Софрония, направляясь в боковой флигель.

— Ах, нет! Вечер такой благодатный, что и спать не хочется, — ответила Агафья Прохоровна. — Я еще помечтать пойду в сад. Страсть как я люблю мечтать в эту пору…

Они прошли в «странноприимный покой». Агафья Прохоровна отворила дверь на балкон.

— Вон луна светит, звезды мерцают, аромат плывет, — проговорила она певучим голосом, — и не спала бы я, кажется, до бела дня в такие ночи… Молодости, чувств этих самых во мне много…

Она широко вдохнула воздух, закатив ввалившиеся и поблекшие глаза. Вечер действительно замечательно хорош: тихий, теплый и ясный, он манил на воздух. Сад был весь в цвету: все было пропитано ароматом. Легкой и неслышной поступью крадущейся кошки сошла Агафья Прохоровна в сад, обогнула барский дом и незаметно очутилась против правого бокового флигеля, где помещался Егор Александрович.

Во флигеле была освещена только одна комната — спальня молодого Мухортова. Из этой комнаты так же, как и в «странноприимном покое», вела дверь на террасу. Только здесь терраса была густо уставлена цветами. Шторы в комнате еще не были спущены, и Агафья Прохоровна могла видеть, как молодой Мухортов, с папиросой в зубах, ходил взад и вперед по комнате. Прошло несколько минут. Послышались чьи-то мелкие шаги в саду. Агафья Прохоровна притаилась за деревом. Вдоль стены флигеля скользнула чья-то тень. Агафья Прохоровна увидала фигуру женщины, поднимавшейся по ступеням террасы. Раздался легкий стук в дверь. Мухортов быстро подошел к двери, отпер ее и, вскрикнув от неожиданности, сжал в своих объятиях Полю.

— Голубчик, истомилась я… весь день не видала вас! — раздался шепот Поли, прижавшейся к его груди.

— Ах, бесстыдница, бесстыдница! Сама к нему ходит! — мысленно вскричала в волнении Агафья Прохоровна.

— Пойдем в комнату, здесь может кто-нибудь застать, — сказал Егор Александрович.

— Пусть!.. Мне-то что? Никого я не боюсь… Все и так знают… Да и пусть знают, — говорила Поля.

Она опять прижалась губами к его лицу; он тихо ввел ее в комнату. Агафья Прохоровна чуть не ползком стала пробираться к окну. В эту же минуту перед ее лицом стала постепенно опускаться штора. Агафья Прохоровна торопливо стала подкрадываться к другому окну. Но и тут тоже опустилась штора, а вслед за нею упали тяжелые портьеры у дверей.

— Ах, срамница! Ах, срамница! — озлобленно твердила старая дева, хлопотливо и нестерпимо отыскивая хоть какой-нибудь щелки.

Заглянуть в комнату не было никакой возможности. Агафья Прохоровна отошла от флигеля, взглядывая на окно. На белых, ярко освещенных шторах мелькали тени двух фигур; через несколько минут не стало видно и этих отражений. В саду и в доме была полнейшая тишина. Где-то далеко слышалось лошадиное ржанье, петух пропел спросонья на птичнике. Опять все стихло, точно замерло. В воздухе стало свежее. Откуда-то потянуло сыростью. Агафья Прохоровна вздрогнула.

— Нет, уж я тебя, голубушка, дождусь! — прошептала она и села на скамью. — Будь я не я, если я тебя не укараулю, да не выведу на свежую воду…

Не прошло и десяти минут, как Агафья Прохоровна почувствовала, что скамья отсырела. Она вскочила и, быстро оправив промокшие юбки, стала снова ходить, как дежурный часовой, около дома. Где-то в комнатах пробили часы: било двенадцать. У Агафьи Прохоровны ноги устали от ходьбы. Она решилась опять сесть на сырую скамью. В ее груди учащенно билось сердце. Ей поскорей хотелось накрыть «подлую девчонку». Наконец, портьеры в комнате Егора Александровича раздвинулись, отворилась дверь и на пороге появились молодые люди. Егор Александрович еще раз обнял Полю. Она, набросив на голову платок, стала спускаться с террасы… Агафья Прохоровна знала, по какой дорожке должна пройти Поля, и быстро обошла другой дорогой, чтобы встретить молодую девушку. Поля шла, ни на что не обращая внимания, и дошла до большой террасы, занимавшей половину главного фасада барского дома. Вдруг раздался у ее ног крик испуга, и со ступеней поднялась, присевшая на них, Агафья Прохоровна.