Над обрывом - [25]

Не прошло и получасу после ухода Агафьи Прохоровны, как уже в будуаре у Мухортовой шел разговор с Еленой Никитишной.

— Я с тобой, Елена, хотела поговорить о Поле, — сказала Софья Петровна. — Ужасно беспокоит меня ее положение.

Елена Никитишна махнула безнадежно рукой.

— Уж и не говорите, сама я ночей не сплю! Докуролесила девчонка до того, что хуже и быть не может…

— А что? — с испугом спросила генеральша.

— Известно, что! Оба молоды, матерью, пожалуй, будет.

— Елена, что ты говоришь! — с ужасом вскричала Мухортова. — Это ужасно, ужасно!.. И скоро?

— Не знаю, ничего не знаю! От нее ничего не допытаешься, а вижу, что дело не ладно.

— Боже мой, этого только недоставало! Незаконный ребенок! Это ужасно!.. А я думала пристроить бы ее за кого-нибудь…

— Пристроить! Вон и жених есть, да разве с нею сговоришь!..

Елена Никитишна опять махнула рукой.

— Жених? Кто это? — полюбопытствовала генеральша.

— Данило сватается.

— Данило? Что же, он человек трезвый, порядочный…

— Да ей-то все равно, кто ни сватайся, хоть принц заморский, все равно не пойдет.

Софья Петровна покачала укоризненно головой.

— Ах, Елена, Елена, разве можно так говорить. Разве девушка понимает что-нибудь в этих делах! Надо уговорить, резоны представить. Ведь и все мы почти всегда не по своей воле шли замуж. Разве я по своей воле, по страсти шла? Так я не она!.. Если бы волю-то нам дать, так мы бы… Да вот она сама пример: дали мы волю, и что вышло?

— Знаю я, сама знаю это! Да нынче насильно-то к венцу не потащишь…

Мухортова пришла в ужас.

— Ах, что ты, что ты, Елена! Разве можно такие слова говорить: насильно! Да я первая возмутилась бы! Надо убеждением подействовать! Надо резоны представить! А то насильно, вот выдумала. Совсем ты стара становишься, тоже из ума выживаешь! Насильно!..

Генеральша была возмущена.

— Говорила я с ней, да разве ее уговоришь, — ответила Елена Никитишна.

— Ты говорила уже?

— Да так, стороною, — пояснила Елена Никитишна, уклоняясь от прямого и откровенного ответа.

Она уже несколько раз пробовала усовещевать «девку», под влиянием какого-то смутного страха, чуя, что в доме делается что-то неладное. Практический смысл прямо подсказывал ей, что нужно ковать железо, пока оно горячо, что теперь еще можно «сорвать» что-нибудь с господ на приданое, а что после, может быть, будет уже поздно. Сорвать можно было, только выдав Полю замуж; обеспечивать судьбу обольщенной девушки, не выдавая ее замуж, — этого еще не случалось в практике мухортовских господ и дворни и, кроме того, просить об этом было неловко, так как подобная просьба могла быть принята за недоверие к господам. И на воле у Елены Никитишны остались понятия и взгляды крепостной.

— Ну, и что же? — продолжала расспрашивать Софья Петровна.

— И слушать не хочет! Вот уже истинно нажили горе! Конечно, если бы сам Егор Александрович ей сказал, может быть, она и согласилась бы.

Генеральша ухватилась за эту мысль. Действительно, это было проще всего. Он должен уговорить эту молодую девушку и загладить свой проступок.

— Я с ним поговорю…

— Не станет только он ее уговаривать! — с сомнением возразила Елена Никитишна.

— Ну, вот еще выдумала! Должен же он понять, что надо уладить это дело… Наконец, я мать, я могу ему приказать… Ты, с своей стороны, Елена, постарайся разъяснить ей ее положение, а я поговорю с Жоржем… Надо кончать скорее!..

— Ах, девка, девка, сколько она хлопот наделала! — вздохнула Елена Никитишна.

— Ну, не горюй, Елена, что делать! Авось, все уладится!.. Поверь, что я постараюсь сделать все, зависящее от меня… Ну, а ты помоги со своей стороны…

Генеральша милостиво отпустила Елену Никитишну и твердо решила переговорить с сыном. В последнее время он как будто избегал разговоров с матерью, и генеральша совершенно не знала его- планов относительно будущего. Она знала только, что он для чего-то просматривает «противные» отчеты по имению, и не понимала смысла этих занятий. Чего уж просматривать старые счеты, если стоишь на краю пропасти?..

Улучив удобную минуту, она пригласила сына к себе на половину и сказала ему:

— Жорж, мне нужно серьезно поговорить с тобою…

Он не без удивления взглянул на нее, но тотчас же заметил:

— Я очень рад, потому что и мне нужно поговорить с тобою.

— Я насчет Поли, — начала генеральша, когда Егор Александрович опустился в кресло около ее кушетки.

— Насчет Поли? — с еще большим удивлением спросил он. — Что такое случилось?

— Кажется, ты должен бы знать лучше меня, в каком она положении.

— А, — со вздохом проговорил Мухортов. — Я знаю… то есть подозреваю… этого нужно было ждать…

— Меня огорчает, мой друг, твое равнодушие, — сказала с упреком мать.

— Почему ты знаешь, что я равнодушно отношусь к этому? — спросил он. — Но воротить прошлого нельзя, и сколько бы я ни волновался, поправить дела тоже нельзя!

— Нужно поправить! — тоном строгого наставника заметила генеральша, делая особое ударение на слове «нужно».

Потом она прибавила:

— Да, нам надо позаботиться о ее судьбе и о судьбе ее ребенка… твоего ребенка… Это наш святой долг!..

— Я именно это и хочу сделать, но прежде всего мне нужно привести в порядок наши собственные дела, — сухо ответил сын.