Над горой играет свет - [43]

Прижимая к груди Траляляя, решила, что обязательно попрощаюсь с братом, пусть она ругается сколько хочет. Я выскочила на крыльцо. И увидела их… маму, Энди и миссис Мендель. В ее «кадиллаке», который отъехал уже довольно далеко. Мама смотрела прямо перед собой. Энди слегка подскакивал на колдобинах и ужасно этому радовался, дурашка. Счастливый.

А я стояла на раскалившейся от солнца дороге. Когда ногам стало нестерпимо горячо, вернулась на крыльцо дожидаться папу. Заодно зубрила таблицу умножения. Папа прикатил, когда я добралась до столбика с четверкой. Верх машины был опущен. Папа перепрыгнул через бортик, даже дверцу открывать не стал. Весь в черном, и брюки, и рубашка, и ботинки. Волосы были длиннее, чем раньше, он отрастил бачки, зато исчезли усы. Точь-в-точь пропавший кузен Элвиса[15].

— Букашка! Как же ты подросла! — Он схватил чемодан и зашвырнул на заднее сиденье. Папа тараторил не умолкая, твердил, что мы классно попутешествуем, что он до смерти соскучился по своей малышке, что я у него раскрасавица (как же, как же, это в моих-то клетчатых бриджах, страшных как не знаю что). Я упорно отмалчивалась, и улыбка его слегка потускнела.

— Что-нибудь еще, Букашка?

Я привела его в свою спальню и ткнула пальцем в сумку.

— Это все? — уточнил он, поднимая ее.

Молча кивнув, я стиснула кулаки и напрягла мускулы живота. Иногда очень трудно бывает не расплакаться.

Папа хотел меня обнять, но я пулей выскочила из спальни и помчалась к крыльцу, хотя это означало окончательное поражение. Я ведь еще надеялась, что мама вернется и, увидев, как мне плохо, передумает.

Положив сумку в машину, папа все-таки обнял меня. А я его нет, но потянула носом, хотелось вдохнуть родной запах. Однако дезодорантом «Олд спайс» не пахло. Я принюхалась… нет, ничуточки. Папа гладил мою спину:

— Букашечка, успокойся. Прости меня.

Опять это давно ставшее ему привычным «прости меня», в который уж раз, лучше бы попробовал не творить того, из-за чего потом все эти «прости». Я залезла в его нелепую машину. Папа запрыгнул в нее одним махом и сразу нажал на газ. Мы стремительно отъехали от дома, оборачиваться не хотелось. Но разве можно было не обернуться? Я должна была попрощаться со своей горой. И с кленом, чьи листья — тысячи маленьких ладошек — махали мне в ответ. И с качелями, поскрипывавшими на ветру «про-щай-про-щай-про-щай». Странное это было чувство, будто в сердце моем захлопывались двери, одна за другой. Я представила, как они закрываются, громко щелкают язычки замков. Я вдруг осознала, что и как происходит в этой жизни. Оказывается, те, кого ты любишь, могут причинить боль, а потом мило улыбаться, красуясь сходством с кузеном Элвиса. Или могут трусливо укатить на соседском «кадиллаке», только бы не пришлось выкладывать все начистоту. Я сумела разобраться даже в таблице умножения, а уж остальное было проще простого.

Я приказывала сердцу биться ровно, но оно все равно бешено колотилось. Когда мы выехали на дорогу, меня окликнула сестренка моя гора. Ее зов донес до меня ветер, дувший вдогонку, а мы катили по длинной дороге прочь из родной низины. Я в последний раз посмотрела на гору, высившуюся над низиной, печально темневшую.

Уже на шоссе я представила, как призрак бабушки Фейт летит, огибая деревья, сейчас она возьмет меня за руку, и мы уже вдвоем будем парить в небе над нашей Западной Вирджинией. И я увижу сверху папу, едущего дальше, он в панике, не может понять, куда я подевалась. И маму увижу, тоже печальную, потому что это она заставила меня уехать. Я собралась улыбнуться, но тут папа начал свистеть, улыбаться расхотелось. Ненавижу, когда свистят, даже сильнее, чем жареную печенку.

— Скоро приедем в Кентукки, — сказал папа. — Эх, какая там трава, мятлик называется, с голубым отливом, представляешь? И лошади чистейших пород. Кентукки тебе понравится.

«Мне нравится Западная Вирджиния, а голубым мятликом можешь набить свою трубку, дыми, пока сам не посинеешь», — мысленно огрызнулась я.

— А потом будет Теннесси, там мы переночуем.

Я поджала губы:

— Ну и ладно. Там так там.

— Все будет здорово, вот увидишь. В Луизиане очень интересно. Она полна загадочности, таинственного очарования. Это как смотреть на что-то сквозь туман, все становится непохожим на себя.

— Луизиана полна болотных крыс, — добавила я и отвернулась.

— Что ж, раз вы не желаете разговаривать, мне остается только свистеть.

Его свист ввинчивался в мозг, как скрежет пилы, но я терпела. Наконец папе надоело, и он умолк. Я восприняла это как свою победу.

В Кентукки было очень красиво, и лошади классные, папа нисколько не приврал. Никогда не видела таких красавиц. Одна понеслась галопом рядом с нами, мерно покачивая точеной головой. Сразу захотелось такую же. Я могла бы лететь на ней по склону, все выше и выше, как на Фионадале, по-настоящему, а не понарошку.

В Теннесси тоже было красиво. Мы свернули к небольшой гостинице с вывеской из мигающих лампочек, папа пошел платить за номер. Дожидаясь его, я наблюдала за малышом и девчонкой, они шли по тротуару со своими родителями. Мама со смехом что-то такое сказала папе. Мальчишка подпрыгивал, как мячик, держась за отцовскую руку. Он так радовался возможности попрыгать, что я не могла сдержать улыбку. Девчонка маленькая совсем, а вышагивала важно, будто принцесса. Тряхнув каштановыми кудряшками, она улыбнулась отцу. Когда семейство поравнялось с машиной, мисс Воо-бражуля, стрельнув в меня глазами, высунула язык. И быстренько удрала, вцепившись в мамину руку. Вот мерзавка, возмутилась я.