Над горой играет свет - [44]

Вернулся папа, поднял верх машины и поехал на парковочное место. Встал, выскочил наружу, забрал чемоданы. Он постоянно был в действии. Рулил, парковался, выпрыгивал, запрыгивал, тащил чемоданы, говорил, свистел. В комнате стояли две кровати с пухлыми перинами, комод и столик. Я отогнула край покрывала, чтобы проверить простыни, Муся-Буся говорила, что всегда так делает. В почти темной комнате простыни исправно белели, но смутно.

— Есть хочешь? Тут рядом я приметил ресторанчик. Ты как, не против? — Он криво улыбнулся и нервно взъерошил пальцами волосы, которые тщательно расчесал перед тем, как войти в гостиницу.

Я кивнула, что еще мне оставалось? В ресторане выбрала жареного цыпленка, вареную кукурузу и молоко. Папа заказал то же самое, только вместо молока пиво. И еще было мороженое, мне клубничное, папе шоколадное. Официантка сообщила, что ее зовут Шалайн. Украсив наши бокалы вишенками и взбитыми сливками, она поставила их на стол и подмигнула папе. И еще она облизнула кончиком языка губы, знакомая уловка, мамина. Доели мы мороженое, папа расплатился, добавив нехилые чаевые. Протягивая Шалайн деньги, что-то ей шепнул, та, кивнув, расхохоталась и положила ладонь на его руку.

Когда вернулись в номер, я достала книжку и, сунув под спину подушку, уселась почитать.

— Мне надо позвонить, Букашка. — Папа схватил телефон и скрылся в ванной, тщательно затворив дверь.

Немного подождав, я на цыпочках подкралась к ванной.

— …Энди я оставил у нее.

Сквозь щелочку у пола проскочила тень от папиного ботинка. Ненадолго. Папа бродил по ванной взад и вперед. То есть делал шаг, разворачивался и снова делал шаг.

— Погоди, вот тут ты не прав. Я предпринимаю все возможное.

Я услышала шорох пластиковой занавески. Догадалась, что папа осматривает ванну, еще одна гигиеническая блажь от Муси-Буси.

— Это ты так считаешь, Иона. — Папа подергал ручку на бачке. — Нет, она согласилась на эту сделку. — Скрипнул открытый и тут же привернутый кран. — Когда твоего отца выпустили из тюрьмы? — Громкий удар сиденья об унитаз. — О-о. Надеюсь, рак довершит то, с чем не сладила даже тюрьма. — Шуршание бумаги. — Я понимаю, мне тоже горько было их разлучать, но… — опять скрежет крана и журчание воды, — отдай Билли… всего наилучшего… поддерживать связь, да. — Он выключил воду. — Я всегда тебя любил, Иона… ладно, хорошо, ну пока. — Тренькнул телефонный рычаг.

Я — бегом в кровать и снова за книжку. Вышел папа, грохнул телефон на тумбочку и замер, позвякивая ключами в кармане. Потом стал бродить по комнате, все подряд разглядывая, светильник, кровать, картинки на стенах, занавески. Трижды посмотрел на свои часы. Постукал об пол правой ногой, пятка-носок, пятка-носок.

— Интересная хоть книга, а, Букашка?

Я пожала плечами.

— И что мы читаем?

Я протянула ему свои «Приключения Тома Сойера».

— Как? Неужели это не Шекспир? — Он вскользь улыбнулся, потом стал барабанить пальцами по ляжке. — Пойду приму пивка. А ты запри дверь, ладно? И на улицу ни-ни. — Он чмокнул меня в щеку. — И вообще, не очень-то зачитывайся. Нам еще ехать и ехать.

Я открыла сто девятую страницу, заложенную оберткой от жвачки.

Том отвлекся от своих тайных тревог, потому что их вытеснила другая, более важная забота.

Захлопнулась входная дверь. Я снова прочла эту фразу, и в третий раз, еле-еле заставила себя сосредоточиться.

…Разбудил меня папа, когда нащупывал ключом замочную скважину. Даже не сказав «спокойной ночи», бухнулся на кровать и вздохнул, пахнуло тяжелым пивным перегаром.

Я не спала, ждала, что вот сейчас он захрапит. И внезапно вспомнила, что оставила под кроватью свою Особую коробку. И одеяло бабушки Фейт. Я была так озабочена тем, чтобы вести себя «как большая», что забыла самые важные вещи.

Когда меня все-таки сморило, приснилась мама. Я держу ее за руку, а она тащит и тащит меня прочь от Энди. И вот он уже совсем далеко, крохотная точка, но мы с ней этого не замечаем. В какой-то момент мы начинаем смеяться и размахивать сцепленными вместе руками, все выше и выше. Я заглядываю маме в лицо, она широко улыбается и внезапно превращается в Шалайн.

…Когда я проснулась, папа уже брился.

Завтракали в том же ресторанчике, ели печенье под белым ванильным соусом. Папа выхлебал три чашки кофе и все время тер лицо и глаза. Шалайн не было, к нам подошла седая официантка, «Дорис», прочла я на бирке, пришпиленной к форменной блузке. У Дорис смех был естественным и спокойным, она не облизывала губы и не подмигивала.

Когда мы сели в машину, верх папа опускать не стал, сказал, что скоро будет очень жарко. Я глазела по сторонам, упрямо высматривая что-нибудь стоящее, но ничего такого не попадалось. Ни тебе гор, ни бегущих лошадей. Все какое-то расплывчатое, сумбурное. Я сделала вид, что сплю, притворялась до самого ланча. Перекусывали мы прямо в машине, жир от гамбургера попал на руку и стал стекать к локтю. А мне было плевать, что руки у меня в жире, что волосы свалялись, что я сплю в том же, в чем хожу. Посмотрела бы на меня сейчас моя мамочка, злорадствуя, мечтала я.

После еды я заснула по-настоящему, а открыв глаза, увидела склонившегося надо мной папу, он улыбался.