Над бурей поднятый маяк - [31]

* * *

Все было так стремительно, что Дик не смог понять сразу, что произошло. Вот пьяный вдрызг — это же было очевидно, как только Уилл этого не видит? — Марло присел на корточки, задвигая что-то о своей любви, даже гладя Уилла по щеке. И Дик вдруг в глубине души к стыду своему подумал: вот и хорошо, что помирятся, как тот же Марло в следующую секунду со всех сил саданул Уилла сапогом по лицу. И — пошел, как ни в чем не бывало. Как будто так и надо.

— Какого черта?! — рявкнул Дик, неожиданно для себя самого, вырвал затрещавший рукав из пальцев Кемпа и преградил этому полоумному дорогу. — Ты что творишь, слышишь, ты, ублюдок? Кто тебе право давал, а? — Дик не соображал, что говорит, а уж тем более, не соображал, что делает, когда схватил Марло за ворот сорочки и приподнял его над полом. — Ты, сукин сын, кто дал тебе право бить моих друзей?!

Вокруг засвистели и захлопали, что-то орал, пытаясь перекричать вой Уилл Кемп, кто-то обхватил Дика поперек талии, пытаясь оттянуть от Кита, а Дик все держал его с неизвестно откуда взявшейся силой и все смотрел и смотрел в совершенно безумные, черные, лишенные человеческого глаза. — Что, хочешь убить? — шипел Дик, и сам не знал, откуда у него берутся эти слова, как будто он заразился ими от Уилла, как будто все, что происходило между этими двоими, было заразным. — Ну, давай, доставь Топклиффу такое удовольствие. То-то он будет рад снова получить тебя — вместо меня.

Дик выпустил Кита, отшвырнув прямо в толпу зевак, собравшуюся вокруг них, зевак, забравшихся на лавки, стучащих кружками и мисками:

— В круг, в круг, в круг!

* * *

Больно было везде: болело лицо, боль от разбитого носа расползалась к вискам, высекая искры и слезы из глаз, заставляла запрокидывать голову в безуспешной попытке остановить кровь, а самое главное — болело там, где раньше, еще день, еще вечность назад было сердце. Уилл и не думал, что может быть так, что может болеть — так. Что Кит его все-таки убьет — не ножом, не даже ударом в лицо, хотя мог бы и лучше было бы — сразу в висок, но ласковыми, любовными, вопреки собственным словам прикосновениями. Уилл, сквозь нарастающую боль, сквозь пелену слез и кровавую юшку все еще чувствовал их, и не смел, боялся, запретил себе думать, что они — и есть правда. От этой боли, да еще от слов Кита, странных, страшных, больных слов о любви, Уиллу хотелось кричать, так, словно пресловутые рыболовные крючья Топклиффа впивались ему под ребра, выламывая их, добывая одно-единственное признание. Но разве он не прокричал его, не выплевал вместе с кровью — сотни, тысячи раз? В темноте и тишине спальни, и — вот на людях, со слезами и улыбкой, сонетами и прозой — разве он не говорил, не продолжал говорить это Киту даже сейчас, давя в себе рвущийся наружу крик?

Тень, быстрая, неожиданная, пронеслась мимо — дуновением воздуха. И сквозь боль, сквозь нарастающий набат в висках Уилл услышал крик Кемпа, и никтогда не слышал доселе, чтобы тот так кричал:

— Ди-и-и-ик!!! Дурак, что ты творишь?

И Уилл отняв руку от лица, увидел: Дик Бербедж, его безрассудный и храбрый друг, стоит с голыми руками посреди круга напротив тянущегося к ножу Кита. Что будет дальше предсказать было совсем не сложно. И, позабыв о собственной боли, Уилл рванулся в круг, оттесняя плечом Дика.

* * *

Кит потянул из-за пояса нож — он сам просился в ладонь, сам запорхал серебристой бабочкой в ставшей невероятно ловкой руке. Малейшая мысль была сейчас недоступна уму — лишь злость, лишь любовь, лишь ненависть, ставшая обратной монетой страсти.

И вдруг — время остановилось.

Вместо заломленных бровей Дика Бербеджа, готовящегося отойти в последний путь — не даром Меркурий — проводник душ, не проводить ли твою душеньку с почетом, милый дурачок, все будет быстро, глазом не успеешь моргнуть, как истечешь кровью, словно подрезанный поросенок! — перед Китом оказалось залитое хлещущим из распухшего носа кармином лицо Уилла.

— Даже сейчас — готовишься защищать убогих ценой своей жизни, а, Орфей? — мурлыкнул Кит, отбросив мешающую, взмокшую от испарины прядь со лба, и повел плечами — голыми плечами под расхристанным дублетом. Он пошел полукругом, мягко ступая с пятки на носок, и позволяя ножу вольно перелетать из руки в руку. Без усилия. Без страха.

С ненавистью. С любовью.

— А что, если я прирежу вас обоих? Досужая молва мигом сделает из вас Ахиллеса с Патроклом, павших в одном бою — вот только невесть за что. Или… или, может, лучше оставить твоего придурошного оруженосца в покое? Все равно его башку было бы совсем неинтересно размозжить — не более чем шмякнуть молотком по головке курочки. Мозгов будет поровну — и там, и там.

Он рванулся вперед — молниеносно, до того быстро, что сам не понял, как и почему одна его рука уже через мгновение держала нож у горла Уилла, а вторая — то ли с силой, то ли с грубой лаской сгребала в горсть его штаны с промежности.

— Так вот, мой обожаемый любитель доступных дамочек… — с безумным весельем, с расширенными, как у умалишенного, зрачками, продолжил ворковать Кит, усилив хватку, как только Уилл попытался трепыхнуться. — Может, попросту откромсать тебе яйца и хрен заодно, и посмотреть, как ты будешь истекать кровью и сожалением, что тебе больше нечего предложить поклонницам твоего несомненного таланта?..