Над бурей поднятый маяк - [114]

— Увидишь Марло скажи, чтоб не вздумал ждать джиги. Все выходы перекрыты, под каждым окном по собаке, кроме одного — и Марло знает, где оно.

От стыда и волнения кровь бросилась Уиллу в лицо, и он забормотал в сторону, отворачиваясь, будто уличенный старшими в постыдном поступке школьник.

— Благодарю вас, сэр, вы даже не представляете…

— Отлично представляю, мастер Шекспир, — произнес Хенслоу уже обычным своим тоном — смеси любезности и снисходительного презрения. — И надеюсь на шумный успех будущих ваших с мастером Марло пьес в «Розе».

* * *

Кит скидывал с себя одну деталь одежды за другой, а слова обнажали душу Гавестона — уже не королевского капризного любимца, охочего до денег и власти, но человека, лишающегося прямо сейчас самого дорого в жизни. Гавестон оплетал своего короля, льнул к нему всем обнаженным телом, будто хотел срастись с ним, прорасти на троне — и вот так, вместе и уйти в предназначенную им вечность.

Дик деревенел в объятиях Кита, то ласковых, то вдруг становившихся железными, жгучими, будто Гавестон пытал своего короля раскаленными клещами из арсенала восседавшего в ложе сумрачного, брезгливо глядящего на сцену палача.

И Эдуард обнимал своего Гавестона, обжигал ладони о его горячую спину, скользил обхватывая за талию, вжимая в себя, не желая расставаться ни на краткий миг:

— О, если б мог тебя я так укрыть, — говорил Дик, и слова его разносились по вновь притихшему залу, достигая самых потаенных уголков, самых темных, тех, в которых прятались шпионы Топклиффа, — Как твой портрет — на счастье; но, увы.

— Браво! — кричал леди Френсис из ложи Топклифа.

— Браво! — подхватывала единая глотка и сотни рук в едином порыве вновь и вновь хлопали, отбивая ладони.

* * *

— Уже неплохо — жалость короля, — вдруг фыркнул Кит, и, строптиво тряхнув волосами, освободил Дика от груза своей тщательно скроенной из обрывков гладкого белого стиха и в очередной раз разбитых воспоминаний любви. Перекинув ноги через королевские колени, Кит присел на подлокотник трона, и перегнулся за укатившейся не так уж далеко короной.

Зал то бесновался, то затихал, ловя следующую, и без того, впрочем, всем известную реплику. Люди получили вдоволь мяса для того, чтобы страстно желать, чтобы полыхать желанием набить себе желудки еще одной порцией — до блевоты.

А вот псы оставались голодными.

— Нет, не уедешь, прячься, Гавестон! — сухая и горячая рука Дика Бербеджа перехватила Кита за запястье, когда он, задумчиво глядя вниз и горько усмехаясь, вертел корону в руках. Вот она — королевская власть. Кусок изящной, но под блеском позолоты — дешевой вещицы, выпиленной на досуге кем-то из подмастерьев «Розы».

Вот она — цена громкой, сотрясающей ребра любви. Латунь под золотом, сухость схоластической латыни под живостью полночного шепота.

— Меня найдут, — громко возразил Кит, бросив жесткий взгляд поверх короны — на Топклиффа, на леди Эссекс, все еще не успевшую усесться в свое кресло — из-за ширины жестких парчовых юбок на каркасе, само собой. — Затужишь ты сильней.

Позади колыхнулся звездчатый занавес — так Господь Бог в дешевых балаганных пьесках, излагающих жития праведников и обрывки из Писания, выглядывает, чтобы поглумиться над созданным им человеком. Блеснула лысина Филиппа Хенслоу — и тут же скрылась. Кит уловил с полунамека — хозяин «Розы» чем-то сильно обеспокоен, а чем — гадать не приходилось. Стоило лишь продолжить играть, обращаясь к главному гостю предпасхального действа, главному пастырю этого бесстыжего, вызывающего таинства.

* * *

Вернувшись в свою ложу и основательно оттоптав ноги тем, кто не успел посторониться, пропуская, Нед обнаружил, что место, где восседала его спутница, опустело. Пусто было и на душе — как будто оттуда, как из разделанной бараньей туши, выскоблили все, что наполняло собой тепло, жизнь, кровоток.

Последние слова Кита, брошенные так небрежно, как бросает кости шулер, уверенный в своем выигрыше, занозами засели под ногтями, и теперь звучали, самоповторяясь, гудя колокольно, надоедливо, несносно, по кругу — от начала до конца.

Я ведь всегда, или почти всегда знал точно, кем ты меня считаешь, изменчивый, бессовестный, самовлюбленный ублюдок.

Я ведь все прекрасно знал, отправляясь к тебе в Пекло, чтобы взглянуть на тебя в последний, быть может, раз.

И она знала — она, щебечущая теперь рядом с напыжившимся Топклиффом, зябко поводившим плечами под черным коротким плащом. Она и сама попалась на твою удочку — как все мы, убегающая ртуть, ловец человеков.

Сколько рыбы нужно для того, чтобы накормить голодных?

Нед сел, грузно оперевшись на деревянный, скрипнувший под его весом поручень. От досады, от ощущения униженности, его почти мутило. Он хотел бы покинуть «Розу». Не только на сегодня, чтобы не видеть, чем закончится представление, чем бы оно ни закончилось, черт возьми, даже если натренированные рвать людскую плоть собаки будут таскать кишки этих идиотов по всему Вестминстеру. Навсегда.

Чтобы ничего не напоминало.

Пусть, черт возьми, ничего не напоминает!

Но Кит Марло, тот, кто смешал его с грязью, сам был белее снега — на сцене, рядом с обритым налысо, разрумянившимся Диком, без дублета, без рубашки, с короной в руках. И не смотреть на него было невозможно — несмотря на то, что сам-то он в сторону Неда не взглянул ни разу.