Над бурей поднятый маяк - [113]

От себя — к трону.

Так, как Уилл толкнул его прочь — мигом, от малейшей зыби, пущенной по их морю залетным ветерком, позабыв свои ничего не стоящие клятвы. Клятвы, бывшие таким же пеплом, как те глупости, что он наверняка шептал в розовеющие уши своим мимолетным подружкам.

Кит снова поверил, словно был одной из них — прихваченных по ходу бегства в партере. Отчего бы не развлечься перед гибелью? Отчего бы не показать тому, кто мнит о себе слишком много, что измена с женщиной никогда не будет тем же, что любовь к мужчине?

— И только это мне в душе болит: ты должен ехать, хочется иль нет! — отчаянным стоном вытолкнул Дик, как будто и вправду умолял Кита поскорее покинуть сцену.

Он оказался снизу — плюхнувшись задницей на трон, а трон скрипнул под двойным весом. Гавестон повернулся к публике обнаженной спиной, и, по-кошачьи прогнув хребет, шепнул в отвердевшую от ужаса шею Дика Бербеджа голосом Кита Марло:

— Ну нет, дружок, я прекрасно помню, сколько строк в этом отрывке… Тебе никуда не деться от меня до прихода твоей нелюбимой женушки — только смотри, при виде Изабеллы не забудь сыграть отвращение вместо радости…

Шепот безнадежно утонул в овации, вонзившейся под лопатки стрелами римских солдат. Покатилась, упав, королевская корона из крашеной латуни.

— Браво! — плеснул знакомый женский голос с балкона, едва не потерявшись в нарастающем удовлетворенном, но притом все еще голодном гуле других голосов. — Черт возьми, браво!

* * *

Малышка Энн поняла, что должна бежать из театра. Вокруг нее поднялась какая-то странная, непривычная суета. Само собой, на сцене происходило такое, отчего в животе скручивался тугой узел из страха, волнения и необъяснимой, дядюшка бы сказал — богопротивной, радости. Энн слыхала, что радость от Нечистого. А от кого тогда страх? От кого — подобие поцелуя, все еще горящее на губах в то время как достойнейший человек, мастер Кит Марло, раздевался прямо на сцене, прямо над головой самой Энн, оставляя за собой дорожку из ставших ненужными деталей одежды, а одну из зрительниц, что оставались для него безымянными, это нисколько не возмущало?

Энн прижала кулак к пылающей щеке, и подумала: вот так люди тонут в море. Их подхватывает могучим течением, и они уже не могут сопротивляться.

Но мастер Шекспир, странно мешая ласку с угрозой, говорил ужасные вещи: шпионы, опасность, смерть. Энн осторожно заозиралась — и никто из стоящих рядом, никто из гроздьями набившихся в ложи людей не был похож на того, кто мог бы вот так запросто отправить христианина на виселицу лишь за то, что…

— Браво! — воскликнула прекрасная, ослепительно прекрасная, роскошно одетая женщина, сидевшая в начале спектакля в одной ложе, но после перебравшаяся в соседнюю. Энн подняла голову на голос, хоть смотреть хотелось исключительно на мастера Марло, от одного вида чьей обнаженной спины кровь приливала к щекам почти до боли…

Красавица, привстав, подобрала юбки и бурно аплодировала.

А рядом с ней, отложив клещи для колки орехов в сторону, сидел Ричард Топклифф — да, он все еще был там, хоть малышка Энн и молилась Господу, чтобы он поскорее куда-то подевался. Топклифф снова повернул голову к ней — как будто почувствовал, как и в первый ужасный раз, что она по глупости своей пялится, куда не следует.

И улыбнулся.

Не помня себя, невежливо, неосторожно распихивая плечами и локтями столпившийся под краем сцены народ, Энн бросилась прочь, а вслед ей летела привычная грубая ругань. Но по сравнению с пробирающей до костей, похожей на животный оскал улыбкой, предназначенной лишь ей одной, сама смерть казалась желанной.

* * *

— Эй вы, бойцовые петушки, постыдились бы устраивать драку, когда в зале сам милорд Топклифф! Ну-ка, живо опусти нож, Слай, — произнес Хенслоу вроде бы и не слишком громко, но Уилл вдруг отчетливо понял, как этот пастырь управляется со своими бесчисленными стадами шлюх и актеров и почему они его слушают. Слай, не спуская горящего взгляда с Уилла, однако, послушно убрал нож в ножны и сплюнул в сторону:

— Еще поговорим, Шейксхрен.

Уилл было дернулся в ответ, но пухлая ручка Хенслоу сжала его локоть с неожиданной силой.

— Ты, смотри за встречами не забудь про свой выход, а то вычту как за полноценный спектакль! — рыкнул Хенслоу.

И Слай растворился среди костюмов, ушел, куда шел, как будто то, что столкнуло их с Уиллом, так же и развело, будто они оба были участниками какой-то пьесы, написанной чужим пером, но разыгрываемой неукоснительно, как по нотам.

— На пару слов по поводу грядущей постановки, мастер Шекспир, — громко сказал Хенслоу, и Уилл успел подумать, как же он некстати сейчас со своими постановками, неужели не видит, что творится, или, наоборот, видит, но спокойно ждет, чем закончится развернувшаяся, небывалая доселе охота на человеческую дичь?

— Прошу прощения, сэр, но… — Уилл попытался освободиться, в крови еще бушевал гнев на Слая, обида на Кита, и где-то в глубине души поднимали голову тревога и страх. Хенслоу сжал его локоть еще сильнее, и заговорил так тихо, что Уилл бы вряд ли его услышал, если бы губы Хенслоу не оказались у самого разом полыхнувшего уха: