Над бурей поднятый маяк - [115]

* * *

Эдуард ловил Гавестона за запястье и прижимался губами — туда, где билась под белой кожей голубоватая жилка. Рука с короной — кусок деревяшки, позолота, облупленная по краям, оказывалась вывернутой в сторону, и Дик не разбирал уже, Гавестон льнул к своему королю в последней, тоскующей ласке, или Кит Марло прижимался к Дику Бербеджу в поисках тепла? Где-то за занавесом был Уилл, и он слышал, о чем они сейчас говорили, слышал, и, должно быть понимал каждую их реплику, каждое слово по-своему.

И Топклифф, топорщивший усы в ложе, — туда, куда Дик старался и не мог не смотреть, — тоже все понимал по-своему, и достаточно было беглого взгляда на его заострившееся лицо с раздувающимися ноздрями, чтобы понять — он весь в нетерпении, весь на изготовке, и вот-вот раздастся сигнал. Что будет им? Кит сказал: ждем конца спектакля, но что, если Топклифф не станет ждать? В конце концов, однажды он уже сорвал представление в «Театре», и все ему было нипочем, ни гнев разбушевавшейся толпы, ни недовольство высоких персон. Что ему помешает сделать это сейчас?

— В словах таких бесед — вся наша боль, — говорил Эдуард, забирая из рук Гавестона корону и тут же небрежно бросая ее ему на колени. — Расстанемся с объятием немым. Стой, Гавестон, тебя не отпущу. — Леди Френсис в ложе так и осталась стоять, прикипев взглядом к ним обоим, сплетенным в объятии, — полуобнаженному Марло и Дику, которого бросало то в жар, то в холод.

И, повинуясь наитию, Дик снова прижался губами к губам Кита, но тут же отпрянул, давая Гавестону произнести свою реплику.

— Пора идти мне, не трави печаль, — откликался Кит, нехотя отстраняясь. Он был горячим — таким горячим, что Дику стало жарко тоже. Кровь бросилась в лицо, он снова взял Кита за руку, сплетая с ним пальцы, теснее сплетая объятие, и — так и замер, пригвожденный взглядом Топклиффа. Если бы он мог, подумалось Дику, испепелил бы их на месте, прямо сейчас, не дожидаясь ничего.

— Как мало остается времени, позволь тобой насытить жадный взгляд: идем, тебя в дорогу провожу, — голос Дика дрогнул, и дрожь эта была отнюдь не наигранной.

— Что будет, Кит, — шепнул он, обнимая Кита за плечи, и тяжело ступая с ним — за сцену, вдаль, в неизвестность. — Что будет, если Топклифф нападет раньше?

* * *

Хенслоу, напоследок выглянув из-за тяжелого занавеса, поспешил прочь. И правильно — его не должны были видеть вместе с тем, кто вот-вот попадет в забранный ржавой железной решеткой подвал Гейтхауса. Уилл же поторопился к сцене, туда, где за бархатистым занавесом раздавался исполненный тоски и страсти голос — Дик ли тосковал по Лондону, по тому, что оставлял у себя за спиной, по своей милой Кэт, или Эдуард все никак не мог отпустить Гавестона, над которым навис топор палача?

Другой голос возражал, — и сердце Уилла сжималось и рвалось ему навстречу. В том голосе — голосе Кита тоже была тоска. Но еще — обида, насмешка, злость, бог знает, сколько еще всего — как будто все демоны Кита Марло вдруг решили сегодня терзать его душу. Неужели это все — от клеветы Слая? Или же — от того, чему Уилл стал невольным свидетелем?

Хенслоу сказал — передай Киту, а как передать? Когда? И самое главное — что, если Кит вовсе не захочет сейчас с ним говорить? Ведь тогда они обречены, все трое!

Уилл позволил себе выглянуть на сцену, приоткрыв край тяжелого занавеса, и остолбенел. Полуобнаженный Кит стискивал Дика в объятиях, а тот не отстранялся, напротив, казалось и сам готов был льнуть к Киту, как к своему величайшему сокровищу. Умом Уилл понимал, что это игра. Сколько всего было переиграно ими всеми, не зря ведь они актеры, лицедеи, чье ремесло — развлекать почтенную публику любым возможным способом. Умом — понимал, но сердце болело так, словно Слай все-таки всадил в него свой нож.

* * *

— Если Топклифф вздумает прибрать нас к рукам раньше, — любезно, как подобострастный придворный, повторил Кит, пропуская Дика вперед и только после него ныряя за расшитый золотыми звездами занавес. — Тебе не придется играть ту сцену моей пьесы, которую ты, я наслышан, ненавидишь больше всего как зритель. Никакой раскаленной кочерги, дружок, только некие части праведного тела нашего с тобой общего приятеля.

Резко обернувшись, младший Бербедж возмущенно сглотнул — видимо, комок протестующих слов собрался у него под языком, подобно тошноте, но так и не вышел наружу.

Им вслед летели раскатистые, сотрясающие самые основы «Розы» овации. Розовый куст шумел от приближения бури, и все равно колол руки желающих поживиться от кроваво-алых цветов, больше похожих на лужи крови, оставшиеся на песке после звериной травли. Тут, у гримерной Неда Аллена, сплошь разрисованной красными розами, Кит снова увидел Уилла — точнее, его глаза, его горящие от невысказанного глаза.

Настал и его черед сглатывать горький ком нерожденных слов.

— Наверняка ты хочешь упрекнуть нас с Диком в том, что мы сыграли не так, как должно, — безрадостно осклабился Кит, легонько толкнув Бербеджа ладонью в спину. Он торопливо одевался, кое-как натягивая выдернутые из рук подмастерья сорочку и дублет. Остановиться рядом с Уиллом было так же трудно, как зацепиться за вымытую на берег корягу, будучи подхваченным бурным горным потоком неукрощенной реки. — Да-да, я знаю, что скоро выход королевы — но пока что нас заменят шуты, хотя, с учетом недавних событий с твоим участием, замена эта рискует пройти незамеченной по причине единства сути… Покуда же длится интермедия — уж изволь терпеть мою компанию, я должен показать вам обоим окно, через которое нам суждено сигануть в конце представления.