Над бурей поднятый маяк - [107]

Так же, и вопреки здравому смыслу и повелительному тону леди Френсис, как и он сам.

— Впрочем, глупый вопрос — конечно же, ты. Кто еще мог знать, куда я прошу ставить умывальный прибор, чтобы устремиться к нему в перерывах между особо жаркими сценами, верно?

Приоткрывшееся окошко искренности тут же было задернуто пузырем привычной насмешки. Нам так легче — обоим. Тебе и мне. Наедине и там, где снующие мимо актеры посвистывают и хлопают в ладоши, выражая шутовское восхищение отыгранным огрызком пьесы.

— Графиня согласилась помочь вам, — сказал Нед совсем не то, что хотел — но то, что было теперь важнее его метаний, и взял Кита за плечи обеими руками, вглядываясь в его покрытое прозрачными каплями, влажное лицо в размытых гримерных белилах. — Она советует вам доиграть пьесу до самого конца — ты должен дать ей время сделать так, чтобы Топклифф не сообразил вовремя…

Рука Кита потянулась к стоящей на столике бутылке. Он отхлебнул из нее, не отводя взгляда от Неда, и выдохнул густым пивным запахом поверх своего — все тех же приторно-модных дамасских духов, поверх той сводящей с ума телесности, которой он так щедро делился с придурошным Шекспиром.

— А ты, помнится, орал на меня, и обвинял в чем-то, когда я свел тебя с этой женщиной. Прекрасная, полезная в деле и в постели покровительница. Иные и за меньшие деньги терпят старых мегер в осыпавшейся с обвислых сисек краске.

Они говорили — но не о том, мучительно, не к месту — не о том, не о том!

— Возможно, мы долго не увидимся, — Нед выдавливал из себя слова, чувствуя, как внутри него что-то надламывается, и рассыпается в прах. — Мне этого не хочется.

Улыбка Кита в полумраке, пыли, топоте и гомоне оказалась юной и беспечной — как будто ему предстояло не поспешное бегство из Лондона, от лая собак-людоедов и гнева старика, что был страшнее всех людоедов разом, а небольшое приключение, обреченное сделаться со временем приятным воспоминанием.

С поплывшими со лба и щек белилами, с мерцанием жемчуга, перекликающимся с мерцанием улыбки, Кит казался собой — и не собой.

— Я сделаю так, как нужно. Мы должны доиграть, и доиграть так, чтобы зрители с ума сошли от восторга. Так, чтобы людям Топклиффа было еще сложнее выудить нас из толпы…

— Черный ход?

— Ты идиот? Или думаешь, что они — идиоты?

Нед взял бутылку у Кита, и приложился к ней сам. Пиво показалось ему горьким, невыносимо горьким. Оно разом вымыло с языка все заготовленные строки, положенные героям, разлучающимся с теми, кого им предписано любить Роком.

— Эй, Кит, ты уже переоделся? — гаркнул, проходя мимо, вездесущий Хенслоу — проклятие и счастливый шанс Неда Аллена.

Зрители раскачивали театр мерным, готовым взорваться гулом. Время сыпалось сквозь пальцы.

Нед был обречен — обречен дернуть Кита на себя, так сильно, что пиво выплеснулось прямо из горлышка бутылки. Это было жестко, грубо, угловато, совсем не так, как с леди, охотно отвечавшей на любую, даже самую немудрящую ласку. Это было не так, как со всеми, кого Нед Аллен когда-либо любил, или делал вид, что любит — за деньги.

Кит, зацелованный, заласканный другими, другим, тем, кого нынче не оказалось рядом, чтобы помешать, выдохнул в поцелуй, и ответил — напористо, с какой-то странной, горячечной, голодной жестокостью.

* * *

— Милорд, ну надо же, какая встреча! — ахнула позади роскошная, вся переливающаяся золотыми узорами по парче, женщина.

Вздрогнув, Топклифф едва не прищемил себе палец клещами для колки орехов — и непослушных костей. Возможно, при иных обстоятельствах это было бы в самый раз — но не сейчас и не сегодня.

И не с ним.

Недавно он уже побывал обнаженным перед глазами человека, или, вернее сказать, подделки под человека, которого не позднее, чем нынче вечером хотел бы видеть вместо стенного распятия. И даже это показалось ему более уместным, чем появление дамы, чей визит не был запланирован, чей пылкий интерес казался необъяснимым.

Он растянул похолодевшие от злости губы в улыбке, раздраженно стряхнув ореховую шелуху с коленей.

— Что вам угодно?

— Мне? — дама прижала руку в бархатной перчатке к пышной груди, изображая кокетливое удивление. — Ничего особенного, ничего такого, что вы не могли бы или не захотели бы мне подарить, милорд! Ваше внимание и ваша беседа, всего лишь.

Ее звенящая, лицемерная, как взгляд Горгоны, любезность, была — как комариный зуд над ухом посреди ночи. Беспокойные от голода собаки — и те необъяснимым образом притихли, и, о ужас — завиляли хвостами.

Топклифф не сразу узнал свою незваную гостью, чье лицо было скрыто маской и тенью — а когда узнал, ощутил, как мелко и быстро задергалась его щека. А леди, по всей видимости, приняв его молчание за выражение согласия, ринулась в атаку — шелестя подолом, щебеча о какой-то чепухе, уселась в неосмотрительно оставленное свободное кресло рядом с ним.

* * *

— Так жаль отца Хэррика, правда ведь, мастер Шекспир? Такой славный — и такая беда. А ведь тогда, на Стьюз-Бэнкс…

— Да, да, — выдавил из себя Уилл не в силах отделаться от неприятного разговора и от мысли, что за ними наблюдают, на них оглядываются. Он снова метнулся взглядом ко входу в Преисподнюю — и не увидел ничего, кроме голов, увенчанных шляпами и чепцами, безграничного людского моря, отделявшего его от сцены. Трепыхнулась надежда, что тот, кто караулил их там, в Преисподней, уже ушел, забрав своего цербера с собой, и — погасла тут же, стоило неосторожно поднять голову и напороться на ледяной немигающий взгляд.