Начало великих свершений - [83]

– Базиль? Базиль, это Вы? – он все еще не хотел поверить увиденному. Это был Василий Васильевич Кандинский – гениальный русский фовист, создатель абстрактной живописи. Когда-то они познакомились на выставке югендстиля, и эта встреча оказала серьезное влияние на его собственное творчество…

…Мастер усмехнулся про себя. "Творчество" – так он тогда называл то, чем занимался, пока его глаза не открылись и не узрели истину. Он потряс головой, прогоняя видения своих старых "творений". Любое из них он сейчас сжег бы, не сомневаясь ни секунды. От тех времен осталось только жалость – жалость к бесцельно и бессмысленно потраченным годам. А воспоминания возвращали его в мастерскую Кандинского, его учителя…

– А ведь говорили, что тогда, в 32-ом, после закрытия Баухауза, Вас арестовали…

– И правильно говорили. Меня арестовали и поместили в исправительный монастырь. – Кандинский помолчал, а затем продолжил, – Там меня научили верить и видеть. Простите, друг мой, какое имя Вам дали при Святом Крещении?

– Павел, – он усмехнулся. – Ваши святые отцы не обладают большой фантазией.

– Напротив, друг мой, напротив. Они просто не хотели создавать Вам лишние проблемы с привыканием к новому имени. Ведь Вас и так ждут многочисленные трудности на пути к новому видению мира. Когда я узнал, что Вы, Павел, здесь, я, на правах старого знакомого, вызвался стать Вашим наставником и проводником на этом, полном терний и препон пути.

Тот, кого назвали Павлом, изумленно посмотрел на Василия Кандинского.

– Как, Базиль, Вы хотите учить меня? Вы, создатель нового направления в живописи и мироощущении, Вы, автор "О духовном в искусстве", хотите, чтобы я писал эти застывшие, канонические "лики"?…

Кандинский помолчал, затем прошелся по своей мастерской и поднял со стола доску, на которой была изображена сцена распятия.

– Павел, я очень прошу Вас, подойдите поближе. Теперь встаньте на колени и постарайтесь смотреть на этот образ так, чтобы он занял весь Ваш взгляд. – Его голос приобрел мягкие, просительные нотки, несвойственные этому сильному человеку, – Я знаю – это сложно, но все же попробуйте…

Стараясь не ухмыляться в открытую, Павел исполнил просьбу, как исполняют каприз больного ребенка, которому легче уступить, чем объяснить бессмысленность его просьбы. Теперь он стоял на коленях и смотрел на изломанное мукой тело, повторяющее очертания креста. Религиозные сюжеты никогда не привлекали его, но распятие было так часто изображаемо на его родине, что поневоле он и сам иной раз набрасывал карандашом нечто подобное.

Скосив глаза, он поразился переменам, происшедшим в лице семидесятилетнего художника. Он, только что с легким стоном тяжело опускавшийся на колени, неожиданно преобразился. Теперь его лицо горело каким-то почти мистическим восторгом. Ему вдруг захотелось нарисовать этого старика, стоящего коленопреклоненным перед своим творением. "Наверное, так молились первые христиане", – мелькнула в голове мысль.

– Не отвлекайтесь, пожалуйста – сказал Кандинский, не поворачивая головы, – Вы должны смотреть только на Спасителя. Постарайтесь увидеть…

Он начал смотреть. Внимательно, так что, в конце концов, заболели глаза. Но не увидел ничего. Он хотел отвести взгляд, но стоявший за спиной инок мягко положил ему руку на плечо, и он решил, во что бы то ни стало увидеть то, о чем сказал Базиль. Ведь он всегда знал, что как художник намного выше Кандинского, да и вообще любого в Европе, а то и в мире…

То, что случилось, длилось буквально одно мгновение, но и этого было достаточно. Образ Христа вдруг словно озарился внутренним светом, в одно мгновение вырос, заполняя собой весь окружающий мир, и Павел закричал от охватившего его непереносимого восторга. Он долго не мог перевести дух, весь во власти новых ощущений, когда откуда-то, из невероятного далека всплыли слова:

– Не ждал я, брат Василий, что с первого раза снизойдет благодать…

– Он – гений, о. Платон. Он умеет смотреть, видеть и чувствовать…

… Мастер открыл глаза, и снова взялся за кисть. Он начал писать лик Девы Марии. Тонкие нежные черты, вмещающие в себя всю красоту, всю доброту и всю боль мира ложились на доску. Это будет самый лучший образ не только в Соловецкой обители, но во всей России, принявшей его в свои объятия и подарившей ему радость нового сознания и дивного творчества…

…С легким скрипом отворилась дверь. Павел обернулся. В мастерскую вошли о. Платон, уезжавший куда-то и вернувшийся лишь несколько дней назад, а следом за ним незнакомый священник и мирянин в офицерской форме. Мастера поразило его лицо, словно сшитое из разноцветных лоскутков. Секунду он смотрел на него с удивлением, но потом понял: перед ним танкист, видимо сильно обгоревший в танке. О. Платон подошел к столу и сказал своим мягким голосом:

– Брат Павел, вот старый мой друг, о. Спиридон и другой мой знакомец, полковник Соколов. Просят позволения на дивные твои работы взглянуть.

Павел, как всякий мастер не любивший, чтобы его творения видели в незаконченной форме, вздохнул, но приглашающее обвел мастерскую рукой.

– Прошу.

О. Спиридон и полковник внимательно разглядывали образа. Полковник, встав у одного из ликов Богородицы, долго-долго не отходил, а потом прошептал со вздохом восхищения: