Начало великих свершений - [80]

… В середине октября я отбываю, наконец, к своей бригаде. Вторая половина месяца проходит у меня в бесконечных делах и заботах, обычных во вновь сформированных частях. Чего-то не хватает, что-то не известно куда девать. Два блока казарм еще без печей, топлива завезли ровно в два раза больше, чем может принять наш склад. Половина личного состава – новобранцы, экипированные с иголочки, за то вторая половина – фронтовики-ветераны, у которых не то, что зимней формы нет, а и летняя – в таком состоянии, что мой начтыл лишь колоссальным усилием воли удерживается от самоубийства. В общем, если ты хоть раз принимал новый взвод, роту, батальон или полк, то ты знаешь, что таких бед тебе не избежать. А между тем, приближается 7 ноября – славная годовщина восстания патриотов в 25-ом. Неплохо бы парад провести, если, конечно, все удастся подготовить…

… Не удалось. Новые танки все еще не прибыли, а машины с капремонта… О, Господи, зачем же мне еще и это наказание! Двигатели только что не рассыпаются на ходу, сервоприводы барахлят у каждой второй коробки, а у каждой первой – вообще не работают. Короче говоря, выводить это на парад, даже в части, я не стану. Ничего, пройдет личный состав парадным маршем и хватит…

…Но мне не удается провести даже такой парад. То есть парад, разумеется, проходит, но без меня. Пятого ноября мне доставляют приглашение на парад в Москве. Забавно: я четырежды проходил по брусчатке Красной площади в строю колонн, но ни разу не сподобился на приглашение. Всегда по приказу. Что ж, посетим…

– …Господин полковник, разрешите, – это Лагутин, мой денщик. – Ваш мундир. – На кровать ложится отглаженный китель. – Любовь Анатольевна ждут Вас в столовой.

Ну, насчет "ждут", это он, конечно, преувеличивает. Как и большинство женщин Любаша органически не умеет собираться быстро. Одеваюсь, натягиваю начищенные до зеркального блеска сапоги. Все, что Лагутин умеет делать хорошо, так это чистить сапоги и гладить мундир, да еще заваривать чай, но для денщика этого достаточно. Теперь "сбруя" – портупея и ремень с кортиком и кобурой.

– Ну что, Костя, как я выгляжу?

– Великолепно, господин полковник, просто великолепно. Я могу быть свободным?

– Свободен. Иди-иди, погуляй для праздничка, – я протягиваю ему десятирублевку. – Бери, но учти: попадешься патрулям в пьяном виде – с "губы" вытаскивать не стану. Отсидишь свое, а в бригаде я еще добавлю. Все понял? – я стараюсь быть грозным.

– Так точно, господин полковник – рапортует молодец и исчезает.

Он, конечно, напьется, и, конечно, попадет к патрулям. И, конечно, схлопочет пять суток гауптвахты. И, конечно, мне придется звонить начальнику "губы", моему старому знакомцу, подполковнику Бессонову, с которым мы учились в Академии… Самое интересное: мы оба это знаем. Ну, не могу же я, в самом деле, обойтись без такого замечательного, услужливого и исполнительного денщика…

– Родная, ты готова?

– Подожди, ты что не видишь, мне еще надо подкрасится.

– Милая, но ведь до начала парада осталось всего сорок минут, пускать на трибуны прекращают за пятнадцать, а ведь ты не сможешь идти быстро…

– Ничего, пропустят, – моя "половинка" вынимает изо рта еще одну шпильку, вставляет ее себе в прическу и критически осматривает в зеркало результат, – покажешь им Знак Героя, и пропустят. Никуда не денутся.

За что я всегда любил свою супругу, так это за несгибаемую уверенность в том, что не она должна подстраиваться под людей, а люди – под нее…

…Мы мчимся по Александровскому саду. До парада – 19 минут. Ей-ей не пустят. Однако! И впереди, и позади нас торопятся такие же пары. И пусть меня повесят, если хоть один из мужчин не был готов минимум за час до парада…

… Ф-у-ух, успели. Держа свою благоверную за руку, я пропихиваюсь вперед. Для Героев России выделен отдельный сектор. Ну, соратник, соратник, что ж ты встал-то аки соляной столп? Нет, я здесь не останусь, мне во-он туда…

– Внимание, внимание, – разносится над площадью голос Левитана. – Работают все радиостанции Союза.

С неба падает легкий снежок. Затихли трибуны, замерли шеренги войск. Бой курантов на Спасской башне разливается словно над всей землей, над всем миром. С десятым ударом на трибуне мавзолея появляются руководители страны. Прищурившись, я различаю их знакомые лица. Вот идет министр по делам национальностей Джугашвили, в простой шинели и фуражке, вот министр среднего машиностроения Берия со знаменитым пенсне на умном и строгом лице, вон на трибуне стоит министр авиации Северский, а рядом с ним – министр здравоохранения профессор Менгеле. Русские, немцы, грузины, армяне – плечом к плечу стоят они, наши вожди. И в центре – человек, которого знает весь мир, тот, на кого с надеждой и любовью смотрят миллионы людей по всей земле, наш Александр Павлович Кутепов! На трибунах – безумство. Прямо над моим ухом кто-то отчаянно орет "Ур-а-а!", и лишь через несколько мгновений я понимаю, что это я ору. "Ур-а-а!" кричат рядом со мной Любаша и солидный человек в расстегнутом пальто, под которым виден знак Героя Труда, молодой немец в форме и широколицый монгол, высокий кавказец в статском мундире и летчик с обветренным лицом. Но вот трибуны стихли. Из ворот Спасской башни выезжают всадники. Командует парадом генерал-полковник Рокоссовский, принимает парад генерал-фельдмаршал Сахаров.