Начало очень долгого пути - [7]

– Нет, такой ответ будет неправилен. Правильным будет другое.

И я рассказал ему, как ученая идеологическая комиссия в Одесском университете нашла в одной моей лекции серьезные отклонения от марксизма-ленинизма, как меня горячо осуждали на комсомольском собрании, а потом исключили из комсомола и выгнали с преподавательской работы. И как в Ленинграде, куда я перебрался из Одессы, произошла неприятность с пропажей импортной платины, но все закончилось благополучно. Больше серьезных провинностей я за собой не знал.

– Так, так, – сказал Сюганов. – Идеальная биография – разок сболтнул что-то антипартийное, но мигом поправился, выронил из кармана государственное имущество, но тут же нашел. Хорошо подобранные пустячки. И ради выяснения этих пустячков вы бежали из Одессы в Ленинград, а нам пришлось этапировать вас из Ленинграда в Москву? Вы что – дураками нас считаете?

– Ничего более важного за собой я не знаю.

– Знаете. И мы знаем. Расскажите теперь, как вы готовили заговор против советской власти, как замышляли террористический акт против руководителей партии, как пытались осуществить свой гнусный замысел. Вот о чем говорите, а не прикрывайтесь вздором о своих комсомольских неурядицах.

– Ничего не было, что вы придумываете! – воскликнул я, не так ошеломленный, как возмущенный. – Все это поклеп! Абсурд и чепуха!

– Придумываю, поклеп, абсурд и чепуха? – зловеще переспросил он. – Я ведь не напрасно предупреждал, что все о вас знаем. Сейчас вы в этом убедитесь, а я отмечу, что сами не признались, а вас заставили признаться предъявленные вам факты. – Он взял ручку и придвинул к себе лист бумаги. – Называйте свое имя, отчество, фамилию, перечисляйте поименно всех своих близких и друзей.

Меня охватил страх. Я понимал, что все мои родные и большинство друзей Сюганову известны и без моих сообщений – аресту предшествовали какие-то тайные розыски. Но называть их имена в этом учреждении означало провоцировать скрытые дознания об их поведении. Великим облегчением для меня было то, что ни один из названных мною друзей, это я узнал уже после осуждения, не заинтересовал Сюганова. Их даже не вызвали для справок обо мне.

Сюганов аккуратно заполнил протокол допроса, откинулся на стуле и насмешливо посмотрел на меня.

– Знаете, о чем говорит продиктованный вами список? О том, что вы хитрый враг советской власти. Вы называли людей, стоящих вне подозрений, но утаили своих сообщников по антисоветскому заговору.

– Я никого не утаивал.

– Тогда ответьте: знаете ли Бугаевского Евгения Александровича?

– Знаю. Но мы живем с ним в разных городах. Он москвич. Мы редко встречаемся.

– Редкие встречи тоже форма конспирации. А Валериана Быховского знаете? Он ленинградец, как и вы.

– Знаю, что он друг Бугаевского, тот говорил о нем. Но сам я Быховского ни разу не видел.

– Очень интересно – не видели. А Бугаевского видели в апреле этого года, не так ли?

– В апреле я проезжал через Москву в командировку на Украину, в Изюм, на завод оптического стекла. Задержался в Москве, зашел к Бугаевскому, посидели, поговорили...

– Задержался, зашел, поговорили?.. О чем поговорили?

– Обычные наши разговоры – о поэзии, о философии. Он говорил, что учение Ницше переживает новый подъем в связи с приходом к власти Гитлера. Я доказывал, что в философии Ницше нет истинной философии, только художественная болтовня и средневековая мистика.

– Философия, мистика, поэзия?.. А не в результате ли этого апрельского философского разговора ваш друг, а точней – соучастник Евгений Бугаевский пытался во время демонстрации 1 Мая на Красной площади прорваться из своего ряда к мавзолею, на котором стояли руководители партии и правительства? Вы уверены, что не разрабатывали в вашей философской беседе план террористического акта во время праздничного прохождения мимо мавзолея?

Меньше всего я был готов услышать о таком поступке Евгения. Что он способен на разные экстравагантности, все его знакомые знали. Но больше, чем на шалости, его не хватало. Вырываться из рядов поближе к мавзолею – этого к простым шалостям не отнести, каждый проходящий ряд отгораживался от другого цепочкой солдат.

– Вы не отвечаете на мой вопрос, – напомнил Сюганов.

– Я не знаю, почему Бугаевский выскочил из ряда. Он склонен к эпилептическим припадкам, никогда не расстается с люминалом. Уверен, что его поведение на Красной площади не имеет отношения к нашим разговорам.

– Тогда я зачитаю вам кое-что из его признаний после ареста. – Сюганов вынул из ящика стола несколько листов исписанной бумаги и громко прочитал: «Вопрос: Ваши друзья знали о ваших антисоветских настроениях, Бугаевский? Ответ: Я ни от кого не скрывал, что против советской власти, против диктатуры пролетариата, против единодержавия наших вождей. Вопрос: Почему не выдавали вас? Ответ: Они разделяли мои антисоветские настроения...» Сюганов положил бумагу в стол. – И среди многих друзей он называет и вас с Быховским. Будете теперь отрицать, что вы единомышленники и совместно разрабатывали антисоветский заговор?

– Все это измышления! Уверен, что и Бугаевский в своих показаниях не нес ахинеи о заговоре. Что он щеголяет вольными мыслями, все знали, но никогда их не принимали всерьез. Я его эскапады считал следствием болезни.