Начало легенды - [6]

— Ничего не имею против!

Он наполнил рюмки пахучим напитком, и мы выпили.

— Что стало с Люциной?

— Той же ночью она ушла в лес.

— Таким образом, ты встретился с ней в отряде?

— Встретился, конечно, встретился.

— Как же сложилась ее дальнейшая судьба?

— А что? Отвоевались — и по домам…

Отворилась дверь. В комнату вошла женщина.

— Вот и жена. Знакомьтесь — мой старый товарищ.

— Люцина Казимировна. — Она сердечно пожала мне руку и улыбнулась так, словно только вчера мы расстались у низенького домика на окраине городка, и не было ни войны, ни разлуки, ни длинной вереницы лет, ушедших в небытие.

— Если угодно — Леся…

Я невнятно назвал свое имя. Это была Леся! Она узнала меня, и я узнал ее сразу. Мартын удивленно глядел на нас обоих.

— Полагаю, — быстро нашелся он, — по такому случаю надо кое-что добавить на стол! — и хотел было выйти из комнаты.

Люцина задержала его в дверях:

— Но это уже обязанность хозяйки!

Она заметила мое смущение и решила дать мне опомниться.

Мартын хлопнул меня по плечу:

— Ну, чего задумался? Выше голову!

Я мучительно подыскивал подходящий повод, чтобы поскорее уйти восвояси.

— Она осталась такой, как и была, — сказал я словно в полусне. — Ты счастливейший человек, Мартын!

— А я и говорил… но тебе-то грех жаловаться! Леся… Такое имя! Посмотри!

Мартын вскинул голову, взглядом указывая на стену позади меня. Я обернулся — над книжным шкафом висел портрет Леси Украинки.

— Люцинина любовь! Всю войну не расставалась с ее томиком! И вот столько лет для одного тебя берегла это славное имя! Хотел бы и я так запасть кому-либо в сердце!..

Люцина вошла в комнату с подносом, уставленным новыми закусками. С мольбой взглянул я на Мартына: молчи, дружище, молчи!..

ОДНА НОЧЬ

Из тьмы холодной и оголенной — без тумана, без дымка — тянуло щекочущим ноздри запахом душистой опары. Должно быть, в селе давали коровам на ночь. А может, то была и вовсе не опара, а что-либо другое, но все равно домовитое, уютное, теплое…

Мой второй номер, Тишка Рогов, уткнувшись лицом в мерзлую землю, лежал в нашей совместной пулеметной ячейке и тихо матерился. Предстояло ночное наступление. Внезапной атакой наше командование решило захватить Новую Олешню — большое село на правом берегу Днепра.

Кто-то из солдат вновь прибывшего пополнения простуженным голосом ласково укорял Тишку:

— Прикрой рот — сиверко понизу идет, хрипотку моментально схватишь. Это ж надо возводить такие небоскребы! И где ты, секир-башка, наловчился?

— Прошел «академию» за Обью-рекой…

— Сколько отбухал?

— Как в сказке — три года и тридцать три дня. А дадено было пять. Только я тот срок без малого на два года скостил. Ударным трудом.

— За что же тебя? Разбой? Воровство?

— Хуже — политицкое дело.

— Да что ты!

— Что слышишь! Клевету возвели…

Примолкли, вглядываясь, как над окраиной села взлетели одна за другой две ракеты. Белые хаты нестройными рядками поднимались по косогору. Отчетливо проявилось проволочное заграждение. Там сейчас работали отчаянные ребята — полковые саперы.

Ракеты угасли, и тьма навалилась плотнее.

— На войну не хотели брать, — тоскливо вспоминал Рогов. — Ты, мол, с такой нехорошей судимостью, нарочно просишься на фронт, чтобы беспременно перебежать к немцам. Провидцы-знахари! Ну не обидно ли? Ровно я отщепенец какой!.. Пошел лично к райвоенкому, объяснил ему все, как было, и увидел он, какой я есть «враг народа». Уважил, поверил, отправил в часть, но сказал, что действует на свой страх и риск, так что мне надо держаться на высоте, чтоб ему из-за меня не вышло большой неприятности.

— Держишься?

— Как видишь… Ну и тьмища!.. Хоть бы звездочка показалась — все светлей стало бы. И как того гада подколодного глушить в такой темряди!

— А ты, секир-башка, на ошшуп бей! По свинячьему духу глуши — не промажешь!

— Учи! Глаз к темноте не приучен — вот заковыка. Ночами по чужим амбарам не шастал.

— А как же по девичьему делу? Неужто такое упущение в жизни? — в простуженном голосе появились усмешливые нотки. По всему видно было, этот славный солдат из недавнего пополнения хотел развеять у напарника невеселые воспоминания.

— Упущение?! Эх, брат, сколько тех упущений! И в том деле, на какое намекаешь, может, больше всего! Поскольку любил я обходиться чинно-благородно. На людях, да при белом свете. А по темным куткам не тискался.

— Ничего! Наверстаешь!

— Как сказать — бабка надвое гадала…

Снова притихли. Закурить бы, но курить строго-настрого запретили. Хотелось сказать что-то участливое, душевное. Была у Тишки и другая печаль, больнее прежней. Немцы угнали его родных из разоренного села на Курщине. Где они теперь, что с ними — Тишка ничего не знал.

— Сколько люти во мне! — прошептал он. — Если б перелить в металл — хватило б на всех гадов на земле!..

И тут Рогова понесло: и Гитлеру со всей сворой досталось, помянуты были его близкие и дальние родичи, начиная от Вильгельма-императора и кончая псами-рыцарями ордена Тевтонского…

Простуженный голос тихонько хохотнул.

— Профессор! Всю историю выложил! И в такой доступной форме! Эх, секир-башка! Родиться б тебе при Дмитрии Донском или еще раньше, — таланту твоему цены бы не было! Раньше ведь перед сечей, прежде чем дать волю мечам да секирам, выходили состязаться ругатели…