Начало - [18]

Лютеру почему-то вспоминается кусочек пластилина, который он однажды нашел за мусорным ведром у себя в ванной.

— Рассказать вам все в подробностях я не могу, — говорит он, — но есть особые обстоятельства, окружающие это дело. Это было преступление в порыве ярости. И одновременно интимное настолько, что интимней некуда. Единственная ниточка, которой я на сегодня располагаю, — это ваша группа поддержки.

— Но я действительно ничем не могу помочь вам.

— Я знаю. Но быть может, вы попросите членов группы собраться, избавить их от бремени розыска и последующих допросов?

— Этого я сделать не могу, — отвечает она твердо. — Исключено. Я бы и рада, но…

Лютер уже собирается уходить, но вдруг останавливается:

— А, кстати, еще кое-что.

Сэнди Поуп ждет.

— Быть может, была здесь такая пара, относительно которой у вас возникли странные чувства? — спрашивает Лютер. — Они могли приходить регулярно. Или наоборот, появились только один раз…

— Какие именно чувства вы имеете в виду?

— Скорее, это вы можете нам об этом сказать. Я не прошу вас судить с пристрастием. Но вы знакомы со всеми типами поведения, так или иначе связанными с проблемой бесплодия. Поэтому, быть может, какая-то пара показалась вам, как бы это выразиться… атипичной? Выбивающейся из общего ряда? Быть может, был среди них кто-то такой, кто вызывал у вас неопределенную, безотчетную тревогу или антипатию?

— Я так думаю, лучше не мне об этом судить.

— Это как раз такой случай, когда вам судить можно.

— Что ж, пожалуй, это были Барри и Линда, — произносит она.

Лютер усаживается обратно. Скрещивает ноги. Разглаживает штанину на колене. Он знает, что этим себя выдает: признак человека, старающегося скрыть свою возбужденность. Он пытается овладеть собой.

— А кто они такие, Барри и Линда?

— Приходили один-два раза. Задерживались ненадолго.

— Когда это было?

— Точно не помню. Три-четыре месяца назад.

— То есть как раз во время беременности Сары Ламберт?

— Ну да, получается, так.

— И что в них вызвало у вас настороженность?

— Они были какие-то… не такие. Как пара. Он очень ухоженный. Поджарый. Как легкоатлет. Костюм, галстук. Кашемировое пальто. Стрижка короткая, волосок к волоску. С косым пробором.

— А женщина? Линда?

— Вот это мне и показалось странным: контраст. У нее было ожирение.

Лютер кивает, ждет дальнейших слов. Тут подает голос Хоуи:

— Мы понимаем, людям это обычно поперек души — выносить о других какое-то суждение, но сейчас это так важно. Если та пара к происшедшему не имеет никакого отношения, они никогда не узнают, что в их сторону нам указали вы. Если же они причастны, то, поверьте, вы сами захотите, чтобы мы их поймали.

Сэнди смеется. Ей неловко.

— У нас здесь столько тренингов, — признается она. — Столько занятий по осведомленности.

— У нас тоже, — говорит Лютер.

Сэнди смеется уже чуть более открыто.

— Вам-то, наверное, положено.

— Вы не поверите, — говорит с улыбкой Лютер, — но у нас в управлении поставили чайный автомат только потому, что опасаются: если нам доверить электрический чайник, нас всех непременно убьет током, так что и работать будет некому.

Сэнди Поуп открывает ящик стола и достает оттуда мятный леденец.

— Это выглядело как откровенный мезальянс, — рассказывает она. — Он такой стройный, поджарый, а она… рыхлая, сырая, Мне это показалось странным, ну прямо-таки комичная парочка со скабрезной открытки. К тому же если вы тучны и у вас проблемы с зачатием, вам в первую очередь нужно сбросить лишний вес. Очень многие клиники экстракорпорального оплодотворения отказываются помогать тучным пациентам, пока те не похудеют.

— Значит, вас удивили габариты этой женщины?

— Да, пожалуй, и не одну меня.

Лютер помечает у себя: проверить все обращения за программой ЭКО, на которые был получен отказ по причине тучности. Список, вероятно, получится длинный, но куда-нибудь да выведет.

— А какова была их история? — спрашивает он.

— В каком смысле?

— Я имею в виду, что они вам о себе рассказывали?

— Наша группа — это не Общество анонимных алкоголиков. Посещение у нас свободное. На новые пары мы не давим. Для многих из них просто прийти сюда — уже гигантский шаг. И даже если они лишь сидят здесь и помалкивают — это уже большое дело.

— А как держались Барри с Линдой?

— Она была… эдакая милашка.

— Мне кажется, — замечает Лютер, — что слово «милашка» вы произносите с определенным ударением.

— Она была по-своему очень хорошенькая. В каком-то странном смысле. Но при этом было в ней что-то гротескное. Я имею в виду не вес. А нечто такое, шаржированное, в духе Ширли Темпл. Одежда на ней была как на девчушке: розовый цвет, рюшечки-ленточки. Гольфики. И говорила она таким тонюсеньким, как у мышки, голоском.

Сердце у Лютера стучит еще быстрее.

— А он? Ее партнер?

— Он был…

— Властный? Или, наоборот, податливый?

— Не то и не другое. Скорее, отстраненный. Ощущения, что это пара, как такового и не было.

— Он не обращал внимания на свою партнершу?

— Никакого. Они просто сидели рядом. Она всем улыбалась, губки бантиком.

— А он…

— Щеголеватый, самоуверенный. Сидел, широко расставив ноги.

— Не хочу показаться вульгарным, — перебивает Лютер, — но такого рода демонстрация паха в представлении некоторых мужчин есть признак истинной мужественности. Сидеть, вот так развалившись и рекламируя свое достоинство. Так вот, может быть, с его стороны были какие-то намеки, что-нибудь эдакое между строк? Может быть, шутливые предложения осеменить кого-нибудь из женщин?