Начало, или Прекрасная пани Зайденман - [22]

И умер он спокойно, хоть и знал, что лишает мир достоверного свидетельства. Однако верил, что остаются другие, кому он передал свидетельство своей памяти. Умер в 1956 году, в маленьком провинциальном городке, у дальних родственников, которые приняли его под свой кров, когда он вышел из тюрьмы. Люди, готовые приютить обиженных, всегда найдутся в этой стране. Больной и обессиленный, он сидел обыкновенно в своей комнатке, возле открытого окна. За окном был сад, пахнущий цветами яблонь и груш. Именно оттуда пришла за ним смерть. Выглянула из-за яблонь, как серое, легкое облачко. Проплыла через открытое окно в комнату. Судья принял гостью с благодарностью и облегчением. Дело было ранним утром, в июле, стояла прекрасная солнечная погода. Рассвет был прохладным, стволы яблонь еще окутывал туман, но солнце уже стояло на восточной стороне неба, и день обещал быть жарким. Жужжали первые насекомые, а над крышами парили ласточки. Судья смотрел на смерть спокойно и с достоинством, потому что помнил все. Память, Ангел Хранитель судьи, оставалась с ним. Эта его привилегия сохранилась за ним до конца.

Впрочем, такую привилегию может иметь каждый.

Умирая, сказал: «Здесь!» — и мягко улыбнулся. Погасла его свеча. Но солнце озаряло лицо судьи в долгие часы рассвета, утра и полудня. Только тогда родственники вошли в комнату и увидели, что старый человек умер.

Однако в тот вечер, когда, сидя на кровати в ночной рубахе, громко сказал «Здесь!», как если бы его выкликнули и он рапортовал о себе всему миру, он еще жил. Жил интенсивнее, чем когда бы то ни было прежде, ибо теперь пришло время принять на себя удары судьбы и все коварство зла и отныне ему предстояло бороться со злом не только совестью, мыслями, добрыми делами, но и всем своим существованием. К этому он стремился давно. Был готов жизнью оплатить память о себе, если будет необходимо. Бог ниспослал ему благодать и позволил принести величайшую жертву. Судья, правда, не был исключением, однако принадлежал к немногочисленному меньшинству, совершавшему подобный выбор.

Потом его ожидало много подобных ночей. Но с тех пор он спал хорошо и не страдал уже бессонницей. Не слышал сквозь чуткую дремоту голосов мира, который существовал как бы помимо его участия. Спал крепко и нисколько не переживал из-за этого своего краткого отсутствия.

VIII

Доктор Адам Корда узнал о неприятностях вдовы Гостомской, когда сидел у окна террасы, читая Лукиана. Молодой мужчина бандитского вида, стоя на пороге, сообщил доктору, что отвез в гестапо некую пани Гостомскую по подозрению в еврейском происхождении.

— Такая шикарная дама не может быть какой-то там Сарой, — сказал рикша, кивнул на прощание и ушел. А доктор Корда остался, с Лукианом в руках и смятением в сердце.

Однако за годы занятий классической филологией он выработал в себе способность к логическим сопоставлениям и острой наблюдательности. И потому, не прошло и минуты, как он сумел припомнить, что ведь у них с соседкой есть общий знакомый, а именно — пан Павелек, которого он встретил однажды, когда тот выходил из квартиры вдовы артиллерийского офицера. Они обменялись в тот раз не только поклонами, но и несколькими замечаниями относительно текущих событий. Доктора Корду не удивило, что Павелек, будучи сыном офицера, томящегося в лагере для военнопленных, навещает пани Гостомскую, как-никак вдову офицера, а потому наверняка, знакомую родителей пана Павелека. Филолог не стал тратить времени. Оставив Лукиана на подоконнике, он бодро отправился в город. Сообщил Павелеку о неприятности, которая случилась с Гостомской. Павелек воспринял известие спокойно. Настолько спокойно, что доктор возвратился к Лукиану, даже не предполагая, в какое отчаяние поверг он молодого человека.

Однако Павелек и не думал сдаваться. Набрал нужный номер и попросил к телефону пана Филипека. С противоположного конца линии доносились стуки какой-то машины.

— Филипек, — произнес мужской голос. — Кто говорит?

— Пан Филипек, говорит Павел, — сказал Павелек, — нужно срочно встретиться.

— Срочно не получится. Только после работы. А где?

— На Медовой, в кафе, хорошо?

— В кафе так в кафе. Буду в четыре.

Павелек ждал, сидя за мраморным столиком, возле самого входа. Филипек был пунктуален.

— Пан Филипек, пани Зайденман попалась, — произнес Павелек.

— Что ты такое говоришь, — проворчал Филипек. На нем была форма железнодорожника, фуражку он положил на колени.

— Пани Зайденман сидит в аллее Шуха[27], — сказал Павелек.

— Почему же сразу на Шуха? — возразил железнодорожник, которому не хотелось лишаться иллюзий. — Не всех забирают на Шуха.

— А ее забрали, — сказал Павелек.

И рассказал, как все произошло. Еврей на Кручей, рикша, гестапо, доктор Корда, Павелек…

— Это все, что мне известно…

— У нее же светлые волосы, — произнес Филипек, — и очень голубые глаза.

— Но то был какой-то знакомый, кажется, довоенный. Какой-то довоенный еврей…

— Все евреи довоенные, — ответил железнодорожник, — мы с тобой тоже довоенные. Если он узнал ее как пани Зайденман, то, наверное, отправилась все же на Шуха.

— Придумайте что-нибудь, пан Филипек, — с жаром воскликнул Павелек.