Начало хороших времен - [7]

Вообще о здешнем необычайном доме много легенд рассказывали местные крестьяне. Его построил полтора без малого столетия назад помещик Кар из персидской княжеской семьи, который бежал без памяти по Волге от Пугачева, плыл на лодках с крепостными, а с Волги вверх, по реке Оке и наконец устроил такую вот крепость на возвышении.

Но нынешний помещик, старый Осоргин, полевел давно, с девятьсот пятого еще года, и продал окрестные свои угодья земству — три тысячи десятин. Его младший сын Георгий поступил работать к наркому Середе, а дочки, замужние за князьями Гагариным и Трубецким, бросили мужей, сошлись с комиссарами, а потом затерялись, говорят, под их фамилиями среди жителей Москвы.

Вот какой это случай. Такое и было именно наше время. И оно не только меня бросало в стороны, из одной стороны в другую, перебивало, путало жизненные пути и даже без сопротивления собственной воли, а все человечество оно захватывало в свой неоглядный для одного человека поток!

— Павел Захарович, послушайте. — Это Юра с силой сжал мне руку на столе, и я прислушался тоже.

Такой был звук, как если бы у нас во дворе сперва негромко, а потом сильней затрещало дерево. Было похоже, что пропилили его сколько надо, не до конца, и теперь явно оно трещит, сейчас накренится и повалится сверху ствол. Потом мы услышали приглушенный от расстояния удар.

Глава четвертая

Пустые дворы, исчезновение Юры и моя жизнь

Правда, во двор сразу мы не выбежали: мы, затаившись в подъезде, сперва со вниманием разглядывали в приоткрытую дверь, что творится у нас во дворе.

Там, однако, ничего не творилось. Дерево в самом деле лежало поперек двора спиленное, но людей никаких не было. Луна светила очень яркая, и бурьян вдали, у самой свалки, возвышался высокий, как лес.

А справа, у переломанных, похожих на мосластые пальцы веток дерева неподвижно на нас смотрела не то собака, не то непривычных размеров кошка: глаза ее светились углями из топки — под луной.

Но мы вышли все ж таки, шуганув непонятную собаку, и нагнулись над деревом.

— Старый спил, — даже не надевая очки, а ими пользуясь как лупой, разъяснил я и указал пальцем на высокий пень под окном.

Юра ощупал пень с торчащим толстым куском отщепившегося ствола и пожал плечами: пилили давно, это верно, но потом бросили, а сейчас сломал кто-либо почему-либо или что-либо еще случилось…

Тогда я снова внимательно оглядел двор.

Существо, которое было не кошкой, хотя и собакой с трудом его можно было назвать, стояло молча в четырех шагах, низенькое, широкое, на кривых ногах, глядело по-прежнему из темноты огненными прямо глазами.

— А ну пошел ты вон! — крикнул я, разъярившись, и замахнулся высоко костылем.

Но оно все равно не отскочило, а медленно оно повернулось и пошло дальше медленно к подворотне, иногда оглядываясь, остановившись надолго, то на меня, то на Юру. И я подумал, что это никакая уже не собака, оттого что ей так много, видимо, для собаки лет. Это тоже бывает, когда совсем старый человек даже обликом становится непохожим на людей.

— Погоди… — сказал я. — Юра, пошли за мной.

Мы с ним пересекли двор, потом переулок подальше от посольств и остановились у прохода между домами. Между домами грохотала впереди набережная, проскакивали грузовики и машины помельче, мелькали красными огнями на хвостах.

— Смотри, — указал я Юре. — Здесь, слева, у трехэтажного дома, лежали все спиленные прежде деревья с нашего двора.

— Эх… — Юра вдруг плюнул и пошел от меня прочь.

Железная карусель, накренившись, вертелась там, правее, посреди пустой детской площадки и взвизгивала, как заржавленная машина. Но на ней не было никого. Или кто спрыгнул неприметно и убежал от нас?..

— Павел Захарович, — вскакивая на карусель и втискиваясь в креслице, спросил оттуда Юра с тоской, — а может, у вас была масонская ложа, а?

— Где? Какая у нас ложа?.. — Я побыстрей приковылял к нему.

— Ну, там у вас: кафедра, шоколадная комната, подземный ход, комиссар Можайкин? И вообще. — Юра опустил ногу, останавливая карусель, тормозя по земле подошвой. — Одни ведь, Павел Захарович, только всё пилят и пилят, а другие поливают. Разве не верно, а?

— Верно. Это верно. — Я стоял перед сидевшим Юрой и кивал: он был такой печальный, такой усталый передо мной, на низенькой карусели, лицо интересное, длинное, в точности молодой профессор в очках. Сидел в иностранной своей воскресной куртке, надутой квадратиками на груди и на рукавах, профессор. В воскресенье, здесь, со стариком. Разве я не понимаю, за что он досадует на меня. — Юра, это ты все верно, — подытожил я, трогая пальцами его красивый надутый рукав. — Но я привел-то тебе показать, в чем дело-то, Юра. Оттого что оставил он ее, Стасик этот, вот почему.

— Кто и кого, Павел Захарович?!. Кого оставил?

Тогда поскорей, чтобы не перебивал, я начал рассказывать, как еще в прошлом году подметил, что в ночь с субботы на воскресенье один за другим стали исчезать тополя с нашего двора, которые когда-то в субботники сажали. А когда проследил я ночью, то разглядел двух женщин, Юра! Они были хорошо одетые, одна средних лет, а другая совсем молодая, — по ночам двуручной пилой они пилили деревья.