Начало года - [9]

Глаша задумалась, на время даже про работу свою забыла. Спохватилась и сама удивилась: с чего бы это? С беспокойством посмотрела в сторону ординаторской, но там все было тихо: должно быть, Фаина Ивановна прилегла отдохнуть. Вот и хорошо, пусть вздремнет хотя часик, а то она с утра бегает туда-сюда, из корпуса в корпус, за день бедняжка так намается, что к вечеру еле на ногах стоит. Хоть и не говорит об этом сама, а сестры все видят. Старательная такая, всегда исполнительная, и к больным чуткая. Глаше Фаина Ивановна очень нравится, пока работает в больнице, всяких врачей повидала, а вот Фаина Ивановна больше всех ей по нраву пришлась. Она у них недавно, еще и году нет, как приехала, сразу после учебы сюда направили. В первые дни и Глаша, и другие сестры замечали, что новый врач часто запирается в своем кабинете, а потом на приеме сидит с опухшими глазами. Видно, по первости одиноко казалось на новом месте, люди все незнакомые. На ее месте и сама Глаша, наверное, переживала бы. А теперь Фаина Ивановна, по всему видно, привыкла, перестала плакать тайком. Иногда забудется и потихоньку напевает про себя полюбившиеся ей песенки. Няни и сестры поговаривают между собой, что молодой хирург Георгий Ильич по-особенному поглядывает на нее, и в кино они ходят вместе, и вообще у них все идет на лад… Конечно, работников в больнице не так уж и много, чтоб не замечать, кто с кем и как. Ну что ж, не к худому, если Фаина Ивановна и Георгий Ильич нравятся друг другу, оба они из себя видные, молодые, самая пара, лучше не придумать. Георгий Ильич работает в хирургическом отделении, и потому Глаша знает о нем поменьше, а что касается Фаины Ивановны, то она, по Глашиному мнению, составила бы счастье любому человеку. Правда, Глаша стороной слышала, что Георгий Ильич «из себя слишком гордый, любит себя выставлять», но ведь мало ли что наскажут люди, на чужой роток не накинешь платок…

Глаша неприметно вздохнула: счастливые люди не ищут счастья, оно само находит их. А Глашино счастье прошло где-то кружными путями, так и не сыскав ее. Молодость свою она почти совсем не помнит. Будто видела смутные сны, а проснулась — словно всегда была такой, всегда в больнице работала. Одно только запомнилось, хоть и давно это было, еще при отце с матерью. Однажды на гулянке весь вечер с ней танцевал парень из соседней деревни и потом проводил до самого дома. А на другой день даже не подошел к ней, видно, ребята засмеяли: эх ты, мол, кроме Глаши, будто девчат нет!.. Она и сама знала, что некрасивая. Ее больше никто не провожал, а потом она и сама перестала ходить на вечеринки. Теперь об этом думать поздно, уже за тридцать, она примирилась с тем, что ее счастье ушло мимо нее другими путями-дорогами, и когда рядом с собой видит, как счастливы другие, ничуть не обижается, а наоборот, даже от души радуется… А вот акушерка Екатерина Алексеевна твердит ей свое. Она иногда приходит к Глаше просто так посидеть, чайку попить. Глашина квартирная хозяйка — тетя Люба — совсем не слышит, с ней не разговоришься, к соседям Глаша не ходит, потому всегда бывает рада, когда «на чаек» забегает Екатерина Алексеевна. Старая акушерка в этих местах давно, в районе, может, половину, а то и больше людей первая в свои руки принимала… Теперь глаза у нее ослабли, жалуется, что работать стало трудно. Выписали рецепт на очки, да здесь нет таких стекол, говорят, в Москве их надо заказывать. И вот как узнает Екатерина Алексеевна, что кто-то из Атабаева собирается в Москву, обязательно придет с рецептом и скажет робко:

— Надо бы мне в Москву очки заказать… Говорят, там всякие стекла есть. Да только, чай, вы и без того сильно будете заняты? В Москве люди спешат всегда…

И не понять — то ли просит очки привезти, то ли сама отговаривает. А рецепт теперь уже совсем истерся, порвался на сгибе. Люди же, хоть и не так часто, все-таки ездят в Москву, да, видно, всегда сильно торопятся, и все забывают про очки старой акушерке…

Так вот, когда к Глаше приходит Екатерина Алексеевна, они втроем с тетей Любой садятся пить чай. Тетя Люба, по глухоте своей, в разговоры не вступает, молча пьет вприкуску. А Екатерина Алексеевна хитро поглядывает на Глашу поверх блюдечка, подмигивает ей заговорщически:

— А первенца-то, Глаша, жди девочку. Уж поверь мне, старухе, знаю.

При этом Глаша сильно смущается, с упреком глядит на Екатерину Алексеевну: ну, зачем? Знает же, что об этом Глаше думать поздно. Мало ли девушек молодых, красивых? Но Екатерина Алексеевна не унимается:

— Девочка, девочка, это уж точно!

…Рука Глаши застыла в воздухе с зажатой склянкой: показалось, будто кто-то позвал ее из палаты. За долгие годы в больнице она, даже будучи занятой чем-то другим, привыкла улавливать даже самый тихий шепот в палатах. Без стука поставив баночку на столик, она неслышными шагами направилась по коридору к той палате, откуда, как ей показалось, позвали ее. Приоткрыв высокую дверь, она просунула голову и внимательно оглядела все койки. Свет в палате был потушен, но в неярком свете луны она различала все предметы. Больные тихо спали под одеялами. Но вот на койке рядом с печью кто-то зашевелился, приподнял голову, свистящим шепотом позвал: