Начало года - [53]

— Алеша, тебе приснился нехороший сон? Ты так стонал и ворочался… Извини, Алеша, разбудила я тебя. Ты ложись на правый бок, чтобы на сердце не давило. Вот так…

Соснов не сразу пришел в себя после странного, кошмарного сна, лишь спустя минуту он виновато проговорил жене:

— Не бойся, Поленька, это я так… Должно быть, случайный спазм сосуда. Да, да, я повернусь на правый бок. А ты спи, спи…

Видя, что муж затих и дышит ровно, Полина Ивановна успокоилась и вскоре уснула. Соснов, однако, после этого долго не мог забыться сном, ощущая в груди, как раз в области сердца, какую-то небывалую, неведомую до сих пор тупую боль. Он лежал тихо, старался дышать, — для успокоения жены, — ровно и глубоко, а сам всем своим существом прислушивался к этой новой, странной и такой неприятной боли в сердце. Спустя четверть часа, а может больше, боль отступила.

…Проходя мимо изолятора, Соснов вспомнил о Матвееве и об этом своем странном сне. Алексей Петрович рассердился на себя за то, что напрасно жесток к человеку, который лежит за стенами небольшого бревенчатого дома. Мысль об этом человеке была ему неприятна, но он снова и снова старался убедить себя, что не должен дурно думать о старом, больном человеке. Да, с Матвеевым надо было что-то решить: все-таки здесь больница, а не пансионат для хроников. У него застарелая, запущенная киста желудка, кроме того, нехорошие рентгеноснимки легких. Туберкулез — Матвеев долго лечился от него — отступил, укрылся в кавернах, но ведь эта коварная дрянь может снова прорваться сквозь окружение здоровой ткани. Вот почему он, Соснов, опасался поместить Матвеева в общую палату. Оперировать его по поводу кисты представлялось весьма рискованным — организм слишком ослаблен, того и гляди, не выдержит. Полостная операция в таком возрасте — штука серьезная, может дать скверный оборот. И все-таки с Матвеевым надо как-то решить…

Раздумья главного врача прервал визгливый, режущий ухо скрип двери. Он остановился и недовольно посмотрел в ту сторону. На верхней ступеньке крыльца терапевтического отделения в белоснежном халате стояла врач Петрова.

— Доброе утро, Алексей Петрович! — в утреннем воздухе голос Фаины звонко разнесся по двору, эхом отдался в соснах. Соснов, то ли осуждая, то ли завидуя ее бодрости, слегка покивал головой.

— А-а, это вы, Фаина Ивановна… Почему явились так рано?

— Я, Алексей Петрович, ночь отдежурила.

— А-а, ну, ну… Новые не поступили? Ну что ж… Впрочем, погодите, Фаина Ивановна. Насколько мне помнится, в эту пятидневку вы уже один раз были ночной дежурной?

— Д-да, я по графику отдежурила, но… — Фаина замешалась и слегка покраснела. — Видите ли… меня попросила Лариса Михайловна. У нее… она вчера неважно себя чувствовала, с головой что-то…

Чувствуя, что Соснов не очень-то верит ей, Фаина замолчала. Она и в самом деле чуточку приврала: Преображенская попросила заменить ее на дежурстве, но не из-за болезни, просто у нее были какие-то личные дела. Фаина согласилась.

Соснов сделал вид, будто не заметил растерянности девушки, неожиданно заговорил о другом, и голос у него при этом стал совсем другим, он будто жаловался Фаине:

— Удалось отдохнуть? А у меня вот сон пропал, прямо беда. Устаю, ноги окончательно отказывают… В войну за одни только сутки разве столько оперировали? И хоть бы что. Теперь не то… Старею, а? Пока не поздно, на терапевта, что ли, переучиться? Или сразу: дескать, Алексей Петрович, отработал свое, и на том тебе спасибо, а теперь иди… отдыхай, огород сажай, пчелок разводи. А?

Старый врач метнул на Фаину вопрошающий взгляд. Спросил, будто шутя, а в глазах ожидание, неясная тревога. Можно подумать, ждет от девушки решения чего-то очень важного для него. А Фаина, стараясь попасть в тон, ответила нарочито весело:

— Ой, что это вы говорите, Алексей Петрович! Рано вам о пенсии думать, и пчелки вас подождут. И совсем вы не такие старые, а наоборот…

Алексей Петрович молча покивал головой, затем раздумчиво, глядя в сторону, как бы про себя сказал:

— Да, да… Вот и вы тоже: «Рано на пенсию, ваши годы не старые…» А может, мешаю я кому? А? Ну что ж, спасибо на добром слове. Я вам верю…

И тут Соснов пальцем поманил Фаину к себе, когда же она, все более удивляясь про себя, приблизилась к нему, старый доктор как-то даже просительно заговорил:

— В праздники вы очень будете заняты? Может быть, на часик заглянете к нам? У нас, знаете, никого не будет, может быть, придет Екатерина Алексеевна… Полина Ивановна обрадуется новому человеку. Так как же, Фаина Ивановна?

В воображении Фаины живо предстала картина: во всех атабаевских домах веселье, песни, шумные пляски, на площади перед клубом танцуют под радиолу, эхо разносит музыку над всем селом, повсюду вывешены кумачовые флаги, лозунги из красной материи, по улицам с шумом и гамом бродят молодые люди, взявшись под руки и заняв всю улицу от канавы до канавы. Праздник!.. А в квартире у Сосновых тихо и тоскливо, двое старых людей сидят за столом, пьют чай. Обо всем, о чем только можно, они давным-давно переговорили, теперь молча сидят, каждый со своими невеселыми мыслями. Чай давно остыл, самовар почти холодный. Даже сюда, сквозь плотно закрытые окна с двойными рамами, доносится музыка с площади. Но в доме стоит тишина, и двое старых людей за столом тоже молчат. На них со стены, из покрашенной деревянной рамки, смотрит третий, и тоже молчит. Сын, погибший на войне…