Начало года - [51]

Акушерка Екатерина Алексеевна с раннего утра, не дожидаясь девяти часов, прибегает в свое родильное отделение, можно подумать, что она вовсе не уходит отсюда к себе домой. В отличие от других, в родильное отделение люди приходили в тревожно-счастливом ожидании и уносили отсюда живой, трепетный комочек счастья, бережно спеленав его от дурной погоды и дурного глаза. Екатерине Алексеевне иной раз начинало вериться, что это она сама раздает людям счастье, и от этого сама становилась радостной и счастливой. Отделение никогда не пустовало, напротив, в любую, даже самую лютую непогоду к его дверям протоптана дорожка. Роженицы тихо и мирно лежат по палатам, целиком погруженные в свое, материнское. С ними проще, заранее известно, что да как. Зато с отцами чистая морока! С ними хлопот больше. Прогонишь от дверей — они толпятся под окнами, кажется, готовы проскочить в форточку. Одно свое знают, и женам знаками всякими надоедают: мол, подойди к окну, дай хоть краем глаза посмотреть на маленького. Дескать, не терпится узнать, в кого он? Известно, при живом отце не в прохожего молодца! И тащат, тащат без конца сумки, кошельки, сетки с продуктами, будто в «родилке» ихних жен голодом морят! Ох, мужики, мужики, на первых-то порах вы больно ласковы, дорожки под окнами протаптываете, а как пройдет первая радость да заплачет ночью под боком ребеночек — и куда девалась ваша ласковость!.. Продукты носят — еще куда ни шло, роженицам в охотку хочется то кисленького, то сладенького. Екатерина Алексеевна разрешает сестрам принимать баночки с вареньем, разные фруктовые соки и прочее, что позволительно. А другой норовит незаметно, воровски просунуть скляночку с вином, да не какой-нибудь кагор или, скажем, вишневой наливки, а самую что ни на есть проклятущую водку. С такими у Екатерины Алексеевны разговоры недолгие: «Бесстыжее твое лицо, еще чего надумал! Мать выпьет, а похмелье ребенку? Хочешь без наследника остаться? Уходи, сию минуту уйди, с глаз моих долой, в другой раз замечу — до крылечка не допущу! Постыдился бы!» Сама Екатерина Алексеевна по фигуре легонькая, сухая, а перед ней робеют мужики, которым впору трактор «Беларусь» за прицепной крюк остановить на ходу. Причина тому, пожалуй, одна единственная: в Атабаеве, да и во всем районе, если не все подряд, то уж каждый третий прошел через ее маленькие, теплые руки. Теперь, вишь, сами стали отцами и матерями, и все равно к ней, как к матери. Старые старятся, молодые растут. Своя мать когда-то рассказывала Кате, что она разродилась ею в поле, под суслоном ржи. Восьмерых родила, двое выжили… А нынче такое в редкость, уж на что родится хиленький или болезненный — все равно входит в жизнь, не дают мальцу погибнуть. Семимесячников-«искусственников» и то выхаживают, после ни за что не скажешь, что задолго до срока на белый свет поспешил… Подсчитать бы, сколько ребятни прошло через руки Екатерины Алексеевны за сорок лет работы в родильном! Должно быть, на целый город народу наберется. Давно зовут ее к себе свои взрослые дети, мол, отдохни от работы, поживи у нас в свое удовольствие, а она из года в год тянет и тянет со своим решением. Привыкла тут к людям, к работе, и домик свой бросать жалко, — хоть и покупателя на него навряд ли найдешь: домишко скособочился, одних лет, пожалуй, с хозяйкой, начнешь перекатывать — живого бревна не выберешь, одна сухая труха. И все-таки стоит в одном ряду с другими, и номер свой имеет, и два огромных тополя перед ним, все честь по чести. Екатерина Алексеевна могла бы оставаться в своем отделении еще неопределенно долго, на здоровье пока не обижалась, да только с глазами год от году хуже и хуже. Хорошо бы, если кто-нибудь из Атабаева вскорости поехал в Москву или другой какой большой город, где можно достать любые стекла к очкам. Давно выписала рецепт, бумажка вся вытерлась в кармашке халата. Ночи теперь осенние, темнеет рано, и работать без очков старой акушерке все труднее, можно и лекарства перепутать, дать не те таблеточки, сослепу долго ли до греха!

Главный врач Атабаевской больницы Алексей Петрович Соснов тоже очень рано является на работу. С вечера он долго ворочается в постели, томясь от гнетущего бодрствования, наконец, забывается на недолгие часы, а пробуждается с уже готовой мучительной мыслью, что проснулся слишком рано, на дворе еще ночь, в окнах даже не брезжит. Рядом на своей койке тихо лежит Поленька. Алексей Петрович догадывается, что она тоже не спит, только делает вид. В доме тихо, часы на комоде с негромким звоном отщелкивают свое: «Тик-так, все-так, и-так, тик-так…»

— Поленька, ты спишь? — свистящим шепотом спрашивает Соснов.

— Нет, Алеша, выспалась я…

— Легла позже меня, а выспалась раньше? Хитрая ты. Спала бы себе, делать-то нечего. И рано еще, даже не светает.

— Лежать хуже, тело устает. Подымусь лучше. Печку железную затоплю, за ночь-то выстудило тепло… Сегодня, Алеша, надевай шерстяные носки. Долго ли простыть, не лето, чай…

— Где я могу простудиться, скажи на милость? Если хочешь знать, я из корпуса шагу никуда…

— Мало ли как. Вдруг на вызов или к начальству…