Начало года - [52]

— Смешная ты, Поленька. Одно дело на вызов, а начальству, как ты говоришь, не до больных. Ему со здоровыми дел хватает.

Поленька до смешного боится, как бы Алексей Петрович не простудился и не слег. Случись такое несчастье, она на белом свете останется одна, совсем одна… И потому она ревниво следит, чтобы Алексей Петрович всегда был тепло одет. От квартиры до корпуса шагов триста, никак не больше, но Полина Ивановна заставляет мужа намотать на шею легкий, очень теплый шарф из козьего пуха, при этом уговаривает Алексея Петровича, будто маленького:

— Ты подумай, как же без шарфа, Алеша? Пойдешь по морозу, а шея совсем голая. Не до форсу нам теперь, а тепло костей не ломит…

По пути в хирургический корпус Алексей Петрович шумно прокашливается и между тем с бесконечной благодарностью думает о жене: «Хороший ты человек у меня, Поленька. Видно, в счастливый час повстречалась ты мне. А перетерпела через меня сколько… Вот и теперь заботишься обо мне одном, сама же о себе и не подумаешь. Ты всю себя отдала и пожертвовала ради меня, моего спокойствия, а я вот этого сделать для тебя не смог: у меня больные, ты ведь это прекрасно понимаешь. Не обижайся на меня, Поленька…»

Проходя по больничному двору, Алексей Петрович примечает разные неполадки в хозяйстве. К примеру, вокруг коновязей разбросаны клочки соломы, сена. Приезжают из деревень, кормят здесь лошадей, а убрать за собой не догадаются. Что же они, думают, в больнице специальный штат для этого имеется? Если хотите знать, голубчики, у нас и без того штатное расписание сильно урезали, можно сказать, несколько пальцев на руке ампутировали. Сократили технический персонал, а это как прикажете понять — мыть полы и убираться во дворе врачам, так, что ли? Чепуха. Тем не менее двор надо привести в порядок, не иначе как сегодня же вечером придется объявить общий субботник выйти всем без исключения, кроме дежурных, разумеется. На носу праздник, больница не должна выглядеть хуже других. Да, не забыть сказать на кухне, чтоб к празднику больным сготовили что-нибудь вкусное. И еще — наказать завхозу, чтобы на главном корпусе вывесил красный флаг. Странное дело, даже об этом должен думать главный врач. У него и без того хватает хлопот. Сегодня предстоит пройти по всем корпусам, выписать домой всех, кого можно. Кому скажите, пожалуйста, охота провести праздник в больнице?

Алексей Петрович недовольно нахмурился, зябко поднял плечи. Вспомнил неприятный сон, приснившийся не далее как вчерашней ночью. Снилось Алексею Петровичу, будто зимней вьюжной ночью он один шагает по полю, спешит на срочный вызов. Вдруг в темноте, в метельной заварухе, зажглись неясные зеленоватые огоньки. Один, другой третий, пятый… Огоньки приближались, кольцом обхватывая человека, петля сужалась, готовая замкнуться. Волки!.. Соснов пытался закричать, звать на помощь, но голос у него внезапно пропал, вместо крика получался исполненный отчаяния немой вопль. В то же время мысль работала отчетливо: «Откуда волки? Говорили, что в округе последний волчий выводок уничтожили еще лет пять тому назад. Пришлые? В войну, рассказывали, здесь появились какие-то странные, гривастые волки, и были они бесстрашны и беспощадны, были случаи нападения на людей. Эти пришельцы — из тех? Тогда конец…» Но вот темные тени уже почти вплотную подобрались к человеку, один из волков ближе всех подался к Соснову и, оскалив кроваво-красную пасть с готовыми рвать теплое мясо острыми клыками, вдруг зарычал злобным человеческим голосом: «Хо-хо-хо, Соснов, вот ты и попался! Ты думал, в твоей Атабаевской округе наш брат перевелся окончательно? Шалишь, нас не так-то просто вывести под корень! Наш брат — волк живуч, у-у-у, как живуч, слышишь, несчастный докторишка! При свете дня мы живем, ходим среди вас, людей, в человечьем обличье, а ночью — слышишь, ночью, когда вы засыпаете, — мы превращаемся в самих себя. Не веришь. Соснов? Тогда смотри, да не отворачивайся!» Соснов смотрит и не верит своим глазам: вместо оскаленной волчьей пасти теперь перед ним человек, вернее голова его, посаженная на звериное туловище. Алексей Петрович хочет сделать шаг, чтобы ударить эту бестию кулаком между глаз, но тело его непослушно, словно налито многопудовым свинцом. Сквозь завывания вьюги снова послышался хриплый, с горловым клекотом голос того: «Рано успокоился, Соснов, нас не так-то просто изничтожить, ты слышишь?! Мы еще долго будем жить. Однажды ты сумел уйти, спастись от меня, помнишь, Соснов? А теперь, шалишь, не уйдешь! Ты теперь стар и немощен, Соснов, ты станешь нашей законной добычей!» Вся стая неистово завыла, залязгала зубами, в нетерпении ожидая сигнала вожака. Лицо человека снова в одно мгновение превратилось в хищную звериную морду, вожак стаи присел, изготовившись к прыжку и не сводя от Соснова немигающих глаз. Соснов неимоверным усилием скинул с себя тягостное оцепенение, взмахнул правой рукой, в которой он держал ящичек с хирургическим инструментарием и… проснулся от ощущения на плече чьей-то руки. Рядом с ним стояла Поленька, мягко тормошила, стараясь не напугать: