Начало года - [21]

Из темноты отделилась неясная фигура и вышла на освещенный квадрат.

— Ой, кто здесь?

Незнакомый мужчина, держа в руках кнутовище, просительно заговорил:

— Это я, дочка моя тут… Сильно больная… Жду вот.

— Чего же тут стоите? Темно ведь. Можно посидеть там, в приемной.

— Зайду после. Лошадь надо покормить, устала, поди. Далеко…

Фаина вошла. Так и есть: Алексей Петрович уже ждет, нетерпеливо прохаживаясь по старой, вытертой дорожке. Завидев Фаину, он тут же прошел в ординаторскую, кивком пригласил ее. На диванчике, покрытом чистой простыней, сидел Георгий Ильич, листал какой-то яркий журнал. Перед операцией он не листает учебников и атласов по хирургии, — значит, уверен в своих знаниях. А вот Соснов уже сколько лет работает со скальпелем, и то часто заглядывает в книги. Значит, не очень-то уверен в себе. Георгий Ильич как-то сказал о нем: «Практика, и только практика… Без красоты, без вдохновения. Помните, у Чехова?» И вправду, подумала Фаина Ивановна, в Соснове что-то есть от Ионыча. И как это Георгий Ильич умеет так просто и метко определить человека?

Соснов, не глядя на врачей, ознакомил их с предстоящей операцией. Скучным голосом, как бы думая о другом, он устало проговорил:

— Вы знаете, той девочке… Римме Замятиной стало хуже. Затягивать мы больше не можем, операция неизбежна. Боюсь, что у нее начался перитонит. Впрочем, пока трудно судить. Я сказал, чтобы девочку подготовили к операции. Вас также прошу подготовиться…

Соснов долго мыл руки под краном. Фаина с Георгием Ильичом в это время ждали в коридоре. Георгий Ильич сказал, усмехаясь:

— Волнуется старик. Пора бы ему привыкнуть. Мы не имеем права умирать вместе с каждым больным… Впрочем, операция предстоит самая ординарная.

— Георгий Ильич, вы сами осмотрели девочку? Каково ее состояние?

— На мой взгляд, удовлетворительное. Вряд ли стоило спешить с операцией. Что ж, нашему главному виднее, а мы люди маленькие…

Последние слова Георгия Ильича Фаине не понравились. Подумалось, что он заранее открещивается от тех неприятностей, которые последуют в случае неудачного исхода операции. Но ведь он сам говорит, что операция предстоит несложная?

— Фаина Ивановна, вы были в кино? Что смотрели?

Фаина начала было рассказывать про летчика и девушку, но в это время старшая сестра Неверова доложила, что все готово. Помыв руки, пошли в операционную. На столе неподвижно лежала маленькая фигурка, накрытая до подбородка простыней. В изголовье у нее стояла Глаша, вполголоса успокаивая девочку:

— Вот увидишь, Риммочка, как это совсем не больно. Только лежи спокойно и считай про себя. Ты умеешь считать? Вот и хорошо. Скоро вылечишься и поедешь обратно к маме…

Соснов приступил к операции. Сделав на коже йодную дорожку, раз за разом стал прокалывать шприцем — местное обезболивание. При каждом уколе девочка дергалась, плакала слабым голосом. Соснов работал молча, время от времени знаками отдавал приказания. Фаина подавала шприцы, тампоны. Все это было привычно, ночные операции в больнице случались нередко: то привезут в полночь тракториста с тяжелой травмой — попал под гусеницы, то мальчика с разбитым лицом — упал с лошади… Были и другие больные: с аппендицитом, грыжей.

Фаине показалось, что операция длится уже долго, но по часам выходило, что маленькая Римма лежит на столе всего только полчаса. В ее руках привычно мелькали шприц, чистая марля, иголка с кетгутом. Георгий Ильич стоял по другую сторону операционного стола, лицом к лицу с Алексеем Петровичем, держа наготове металлические зажимы. В операционной тишина, Римма затихла, лишь слышится приглушенный марлевой повязкой голос Соснова:

— Пульс?

— Шестьдесят, — эхом отзывается Глаша Неверова.

Спустя некоторое время снова требовательное:

— Пульс?

— Пятьдесят пять…

На лбу у главного врача выступили мелкие капельки пота. Вот мелкие капельки слились в большую, она наползает на глаза. Фаина догадливо взяла кусок чистой марли, потянувшись через стол, обтерла лицо хирурга. Соснов поблагодарил ее неприметным кивком головы. Он работал молча, лишь один раз, когда операция шла уже к концу, он пробормотал из-под маски:

— Посмотрите, Георгий Ильич…

В операционной напряженная тишина. В комнате душно, а раскрыть окно нельзя: налетят на яркий свет ночные мошки, будут мешать хирургу. С резким стуком, от которого человек вздрагивает, падают в большой эмалированный таз зажимы с клочьями окровавленной ваты…

И снова:

— Пульс?

— Пятьдесят…

— Наполнение?

— Норма…

Фаина снова украдкой бросила взгляд на часы: выходило, что операция идет всего пятьдесят минут. Соснов, на первый взгляд, работал неспешно, но времени он зря не терял, все было рассчитано. Он часто повторял работникам: «Надо щадить живой организм. У хирурга нет права при любом случае браться за скальпель. Ему также не дано права слишком долго держать в своих руках свой хирургический нож. Излишним вмешательством в живой организм мы непозволительно грубо травмируем его, ухудшая его состояние. Хирургический нож должен быть приравнен к смычку музыканта…»

Через несколько минут операция закончилась. Соснов усталыми руками стягивает с себя халат, на лбу у него снова поблескивают бисеринки пота, а глазами провожает Риммочку, которую на тележке увозят в палату. Потом Соснов снова долго моет руки и молчит.