Начальник тишины - [29]

* Монашество – это инакобытие. Хотя, говоря шире, инакобытие – это не только монашество, а вообще Христианство.

Глава двадцать первая. Переговоры

С Киевской Влас поехал на Таганку, на свое любимое Болгарское подворье. Когда он приехал, служба уже отошла, но храм не был закрыт. Помолившись, купив свечей и оставив записочки у свечного ящика, Влас поехал домой. Там он наскоро перекусил, взял «Молитвослов» и отправился к Василисе.

Василиса, как и вчера, с нетерпением ждала его. Поздоровавшись, Влас сказал:

– Горячий сегодня день выдался.

– Случилось что‑то?

– Как будто та история с Гостем получила свое продолжение.

– Гость опять приходил? – обрадовалась Василиса.

– Нет, не Гость… Похоже, с противоположного полюса приходили. Объявился какой‑то Фонд и еще Содружество, язык сломаешь названия выговаривать, короче, сатанисты настоящие. Они за нами следят. Знают и про меня, и про тебя, и про все ваше заведение. Кстати, как мамашу вашу зовут?

– Катя-Гретхен.

– Во-во, так мне и было сказано! – оживился Влас. – Сейчас Влад с ними разбираться поехал. Посмотрим, что он навоюет. Живой бы остался…

Они помолчали.

– Нерадостные у меня предчувствия. Нехорошо это. Видно, вера у меня еще очень слабая, – возобновил разговор Влас. – Знаешь, а я, пока в метро к тебе ехал, еще одно стихотворение сочинил, под стать настроению.

– А говоришь, не поэт? – улыбнулась Василиса.

– Я не специально, честное слово. Само как‑то получилось. Хорошо еще, что у меня с собой ручка и записная книжка были. Прочитать?

– Конечно.

Влас полистал записную книжку, нашел нужную страницу и прочел:

Притча о самолетах

Синий ветер, пронзающий мглу,

бело-серая дымка земли,

самолет набирал высоту,

возвратиться не было сил.

Пели крылья железную песнь,

словно угли горели огни,

самолет оглянулся на жизнь,

как на город, мерцавший вдали.

А навстречу другой самолет

прорывался сквозь воск высоты.

Самолеты сошлись, как персты,

и продолжили вместе полет.

Они падали молча, как снег,

словно тополя медленный пух,

как молитвенный жест двух рук,

они каялись, зная свой грех.

Пять минут до земли, и трава

оборвет их последний полет.

Церковь празднует день Покрова.

Каждый сам выбирал самолет.

– Ну как? – смущенно спросил Влас.

– Ты про самолеты написал, а я недавно вспоминала песенку Галича про кораблик. Песенка грустная, но светлая. А ты случайно не про те самолеты написал, которые недавно в Америке в небоскребы врезались?

– Может быть, и про те тоже… Но вообще‑то самолеты – это люди.

– Мы с тобой? – Василиса серьезно посмотрела на Власа. – Влас, мы что, погибнем?

– Ты уж скажешь.

– Влас, ты мне вчера обещал, что мы вместе молиться будем.

– Точно, давай помолимся за тебя, за Влада и за всех нас. Я «Молитвослов» и свечи церковные принес. Спички есть?

– Нет. Есть зажигалка для приходящих. Я‑то не курю.

Влас возжег три свечи перед Василисиной иконкой Спасителя. Затем опустился на колени, открыл «Молитвослов» и прочел:

– «Канон умилительный ко Господу нашему Иисусу Христу».

При этом он перекрестился и выразительно посмотрел на Василису. Она тоже опустилась на колени и перекрестилась.

– «Во глубине постла иногда фараонитское всевоинство преоруженная сила…», – стараясь подражать чтению в храме, напевно затянул Влас.

После канона ко Господу, Влас прочел «Канон молебный ко Пресвятой Богородице, поемый во всякой скорби душевней и обстоянии», «Канон Ангелу Хранителю» и «Канон покаянный ко Господу нашему Иисусу Христу». Пока Влас читал, Василиса то плакала, то вдруг утихала и замирала, как ребенок на руках матери.

Только Влас окончил чтение, как в дверь постучали. Раздался писклявый голос мамаши:

– Васька, за часами следи! Уже лишние пять минут прохлаждаетесь. С тебя вычтем!

– Он выходит уже, мамаша! – испуганно закричала Василиса и бросилась тушить свечи перед иконой.

– Закругляйтесь, закругляйтесь, – послышался из‑за двери голос удаляющейся мамаши.

– Василиса, – торжественно и строго сказал Влас, – мы с тобой сейчас канон Богородице читали. Там Христос красиво так именуется – Начальником тишины. Мы, когда молились с тобой, то эту Божественную тишину чувствовали. А когда такую тишину чувствуешь, – значит Бог рядом. Он ведь не в шуме, не в громе и не в блеске приходит, а в певучих волнах сияющей тишины… И сразу после молитвы – крик мамаши, суета. Чувствуешь разницу? Нет Бога в крике. И ты не суетись, и прошу тебя, – ничего не бойся. Благослови меня, я иду на войну за тишину… за твою тишину, Василек, за тишину Христову.

– Как благословить?

– Перекрести меня вот так, – Влас начертал в воздухе крест, – и скажи: Бог тебя благословит.

Василиса вся собралась в трепещущий комочек, как будто от ее благословения зависела теперь жизнь и смерть всего человечества и, плавно перекрестив Власа, прошептала:

– Пусть Бог благословит тебя, воин Христов, – на глазах ее выступили слезы.

– Ну, молись, Василек, – сказал Влас и вышел, оставив в комнате «Молитвослов» и свечи.

Мамаша, откинувшись, сидела на своем обычном месте, в прихожей за столиком, и курила.

– Гретхен, – полным решимости голосом обратился к ней Влас, – разговор есть.

Мамаша на удивление Власа даже бровью не повела, и, медленно затянувшись, стала пускать дым колечками.