Начальник острова Врангеля - [21]

— Стреляй собаку! — кричат эскимосы, — Бей одну тогда запутаются. А то не остановишь.

К счастью, поблизости оказалась нора песца, и он скрылся в ней. Собаки остановились. Таян помог вернуть их к нартам.

Вот она какая, езда! Ушаков уже изрядно намучился с собаками около дома. Сколько раз выбрасывали они его из саней, сколько сил ушло на то, чтобы освоить команды — «вперед», «вправо», «влево». Уже посмеивались над ним эскимосы, когда не мог он стронуть упряжку с места.

Надо было доказать, что умилек может справиться с собаками.

Ушаков снова и снова погонял псов, вываливался из саней и опять брал в руки остол, короткий шест с металлическим наконечником. Им тормозят упряжку.

— Хок! Пот-поть! — кричал он.

Через несколько часов, устав вконец, присел на крыльце отдохнуть. Павлов устроился рядом, посоветовал:

— Вы построже с ними. Это доктор думает, что они ласковые да податливые. Ничего подобного. Хитрые и своенравные. Без твердой руки распустятся.

— Не бить же мне их.

— Смотрите сами. На Севере всякое может случиться. Я однажды не то что бил — кусал собак.

— Кусали?

— Да. Когда выбираешь между жизнью и смертью, не очень-то думаешь, как и чем заставить собак идти. Я был с упряжкой далеко от дома. Продукты кончились, собаки устали. Я замерзал, еле двигался. Не мог поднять остол и стукнуть собак. Тогда дотянулся и начал кусать. Они побежали. Я сел в нарты, хотел закурить трубку. И вдруг почувствовал: что-то во рту мешает, какой-то там предмет. Вытащил его… Что это было, как вы думаете?

— Не догадываюсь.

— Кусок собачьего уха.

Ушаков с опаской посмотрел на своих собак.

— Конечно, собакам приходится нелегко, — продолжал Павлов. — В больших походах они стирают лапы до кости. А человек все равно заставляет их идти. На Севере жалость опасна. Или намучиться, изранить себя, собак, или — верная смерть…

Ну и денек тогда выдался. Ну и поездил Ушаков. Но укротил все-таки собак. Еще несколько дней — и он уже уверенно чувствовал себя на нартах. И теперь, в поездке на северный берег острова, вел упряжку почти на равных с эскимосами…

— Стой! Стой! — кричат ему, — Нанук!

Белый медведь выбежал из распадка и с любопытством смотрел на незнакомцев до тех пор, пока три пули не свалили его на снег. Видно, ему не приходилось прежде встречаться с человеком, он совсем не боялся охотников. Может быть, это и лучше — что не встречался. Тогда бы его могли убить раньше.

Это красивый самец. На носу у него большой шрам, разорвано ухо. Ушаков пытается перевернуть его. Ничего не получается. Весу в крупном медведе, наверное, килограммов четыреста или пятьсот.

— С моржом дрался нанук, — говорит Кивъяна, рассматривая шрам и ухо. — Или с другим самцом не поделил на льдине добычу.

Он уверен, что медведь достался им лишь потому, что был устроен праздник в честь первого «гостя».

— Душа его ушел, теперь вернулся в новой шкуре.

— За такое короткое время успела вырасти новая шкура? И мясо успело нарасти?

Кивъяна думает, наморщив лоб. Потом лицо его озаряется.

— Сказал другому. Сказал: иди, тебя хорошо встретят.

Все смеются. Ловко Кивъяна вывернулся. А тот уже орудует ножом, свежует медведя. Вдруг останавливается.

— Голова… Домой нести надо.

— Кивъяна, — укоризненно говорит Ушаков. — Мы же договорились.

Его поддерживает Таян:

— Мы не домой едем. Мы еще много медведей убьем. Что делать будешь?

Кивъяна вздыхает. Не так-то просто нарушить обычай предков. Одно дело собрание, другое… Вот она голова. Как не воздать ей почестей?

— Вырви клык. Или коготь вырежь. Это будет твой амулет, твой защитник на охоте.

Последнее важное дело — накормить собак, и можно в палатку.

Собаки, проглотив теплое медвежье мясо, укладываются на снегу. Они сворачиваются в клубок, пушистый хвост закрывает нежный нос и лапы. Теперь им не страшна пурга, пусть заносит снегом.

Все, ветер остался за брезентом палатки.

В темноте повисает напряженное молчание. Слышно только сопение эскимосов.

— Вы что? — спрашивает Ушаков.

— Страшно, — отвечают ему, — Лучше без палатки.

Вот как! Ушаков и забыл, что эскимосы боятся темноты.

— Давайте делать свет. У нас есть жир. Таян, ты можешь?

Таян делает свет. Он кладет в крышку от банки кусок медвежьего сала, прилаживает фитиль. Огонек освещает палатку, она дергается от порывов ветра. Быстро становится тепло. Кивъяна достает изогнутый и острый коготь медведя. Он не забыл его вырезать. У него опять хорошее настроение. Кусок свежей медвежатины вызывает в нем сладкие мечты.

— Сегодня много следов песца видел. Бот поймаю песца, сдам, умилек, тебе шкуру.

Ему, видимо, очень поправилось получать товары.

— Материю беру, жевательную резинку. Дети любят жевать резинку.

Кивъяну разбирает смех.

— Слушай, слушай. В бухте Провидения торговал купец. Томсон его звали. Американец. Помнишь, Таян? У него не был свой зубы, чужой. Он делал так…

Эскимос показывает, как Томсон вынимал изо рта вставную челюсть.

— В капкан Иерока попался песец. Вороны расклевали его, остались только голова, хвост и лапы. Мы говорим Иероку: давай шутить с Томсон. Он жадный. Взяли шкурку зайца, пришили голову, хвост и лапы от песца. Приходим к купцу: бери. Тот берет. Ничего не надо, угощай нас. Он обрадовался, ест, пьет с нами, нам говорит: спасибо за угощение… Мы поели, Иерок говорит — смотри хорошо песца…