Начала любви - [145]
ЭПИЛОГ
Буде кто из читателей пожелает узнать о дальнейшей судьбе живых образцов за гранью настоящего повествования, мы имеем добавить следующее.
Отец Екатерины, владетельный князь Ангальт-Цербстский, умер в следующем, 1747 году, после третьего, оказавшегося сокрушительным удара. За гробом шли сломленный Больхаген с раздвоенной от горя, теперь уже не рыжей, но какой-то пегой бородой и невозмутимая Иоганна-Елизавета, которая почти полтора года перед этим колесила по европейским дворам, строя планы возвращения в Россию, интригуя, одалживая и тратя деньги, — словом, занимаясь самовыражением.
Элизабет Кардель, как перед тем добрый фон Ашерслебен, а ещё ранее того доктор фон Лембке и Теодор Хайнц, Моклерк и Рапэн Туара, пошла путём большинства людей, то есть исчезла бесследно, что, однако, совсем не означает, будто бы мадемуазель пропала. Именно что бесследно исчезла, и вполне может быть, другой город, другая страна или даже другое правдивое повествование охотно раскрыли перед ней свои объятия.
В отличие от русских сказок, построенных по закону троичности (все эти неизбывные лукавые «во-первых», «во-вторых», когда с самого начала понятно, что произойдёт ожидаемое действие лишь с третьего захода, лишь в пресловутых «третьих»), русская жизнь имела несколько иные формообразующие основы, и потому даже после того, как между великой княгиней и Сергеем Салтыковым, сделавшимся ни больше ни меньше как камергером великого князя, было всё обговорено и решено, неудачи преследовали молодых людей непрерывной чередой. Ситуацию отнюдь не упрощало обилие во всякое время шпионов её императорского величества, придворных соглядатаев и просто слуг, каждый из которых при соответствующем повороте событий с радостью готов был сделаться шпионом и доносчиком. А уж дворцовая геометрия Петербурга и даже более на сей предмет милосердной, старенькой и косенькой Москвы, геометрия двух этих городов, меж которыми происходил странствующий роман двух молодых людей, — так и вовсе, казалось, ополчилась на ещё не испробованную, но явно запретную любовь. Словом, неудачи, помноженные на социальное положение потенциальных любовников и ещё раз помноженные на географическую и климатическую специфику России, делали своё тихое разрушительное дело.
Можно было сочувствовать нашим неудачливым героям, можно было смеяться над их чудовищной непрактичностью, однако едва только Екатерина приближалась к давно зябнущему в дальнем закоулке дворцового парка Сергею, едва протягивала для согрева и поцелуя по-осеннему озябшую руку, как почти немедленно на горизонте появлялся неопохмелённый садовник, год кряду не посещавший этот участок своих лиственноопавших владений. Во дворце бывало и того хуже: в самый ответственный момент вдруг принималась скрипеть, словно бы приоткрываемая чьей-то любопытной рукой, дверь в комнату, а если уж дверь не подавала голоса, то начинал коварно постреливать, имитируя шпионские шаги, паркет соседних залов... Дело доходило буквально до комизма, о чём, правда, знали только Сергей, сама великая княгиня и её будущий, в тот период ещё не написанный «Интимный дневник» (изданию которого через сто сорок лет так яростно противилось Министерство иностранных дел России). То есть буквально до идиотизма доходило дело. Пробравшийся с чудовищными предосторожностями (5 марта 1747 года) среди ночи в спальню к её высочеству Салтыков присутствовал при начале неожиданных месячных, посетивших Екатерину на сутки раньше срока; пришлось ретироваться, так сказать, несолоно хлебавши. А уж простуда её высочества и более закалённых, нежели камергер его высочества, людей могла бы вывести из себя. Не сама простуда как заболевание дыхательных путей, но время её наступления, соотнесённое со временем долго готовившегося свидания.
В сложившейся ситуации возможны были два принципиальных исхода. Первый. Устав от многочисленности препятствий и потеряв интерес к предмету плотских вожделений, Салтыков мог без особенных хлопот встретить кого-нибудь поинтереснее — и с нею найти забытье и необходимое отдохновение. И второй. Идти до конца, руководствуясь уже не божественным импульсом любви, но разве только желанием довести любую начатую работу до конца и спортивным интересом к единожды начатой охоте.
Как настоящий кавалер, Сергей Салтыков избрал второй путь.
Первая меж ними близость, как отмечала Екатерина в дневнике, имела место быть 11 июня 1747 года, на острове, принадлежавшем Чоглокову. Камергер так долго и развесисто расписывал прелести и природу своего, как он выражался, «островка», что приобретший к тому времени новую любовь, Марфу Шафирову, великий князь поддался на уговоры Чоглокова. Всё же остальное было делом даже не любви и не страсти, но самой элементарной техники.
Это, повторим, произошло 11 июня 1747 года, под Петербургом, в день тёплый и безветренный, когда над водой носились упругие чайки, а от берега исходил приятный аромат сухих водорослей.
А уже 18 июня, ровно через неделю, уставшая от бесплодности семейных отношений своего племянника Елизавета Петровна вынесла своё веское распоряжение. Чоглокова лишь передала эти слова Салтыкову.
В тихом городе Кафа мирно старился Абу Салям, хитроумный торговец пряностями. Он прожил большую жизнь, много видел, многое пережил и давно не вспоминал, кем был раньше. Но однажды Разрушительница Собраний навестила забытую богом крепость, и Абу Саляму пришлось воскресить прошлое…
«Заслон» — это роман о борьбе трудящихся Амурской области за установление Советской власти на Дальнем Востоке, о борьбе с интервентами и белогвардейцами. Перед читателем пройдут сочно написанные картины жизни офицерства и генералов, вышвырнутых революцией за кордон, и полная подвигов героическая жизнь первых комсомольцев области, отдавших жизнь за Советы.
Жестокой и кровавой была борьба за Советскую власть, за новую жизнь в Адыгее. Враги революции пытались в своих целях использовать национальные, родовые, бытовые и религиозные особенности адыгейского народа, но им это не удалось. Борьба, которую Нух, Ильяс, Умар и другие адыгейцы ведут за лучшую долю для своего народа, завершается победой благодаря честной и бескорыстной помощи русских. В книге ярко показана дружба бывшего комиссара Максима Перегудова и рядового буденновца адыгейца Ильяса Теучежа.
Автобиографические записки Джеймса Пайка (1834–1837) — одни из самых интересных и читаемых из всего мемуарного наследия участников и очевидцев гражданской войны 1861–1865 гг. в США. Благодаря автору мемуаров — техасскому рейнджеру, разведчику и солдату, которому самые выдающиеся генералы Севера доверяли и секретные миссии, мы имеем прекрасную возможность лучше понять и природу этой войны, а самое главное — характер живших тогда людей.
В 1959 году группа туристов отправилась из Свердловска в поход по горам Северного Урала. Их маршрут труден и не изведан. Решив заночевать на горе 1079, туристы попадают в условия, которые прекращают их последний поход. Поиски долгие и трудные. Находки в горах озадачат всех. Гору не случайно здесь прозвали «Гора Мертвецов». Очень много загадок. Но так ли всё необъяснимо? Автор создаёт документальную реконструкцию гибели туристов, предлагая читателю самому стать участником поисков.
Василий Васильевич II Тёмный был внуком Дмитрия Донского и получил московский стол по завещанию своего отца. Он был вынужден бороться со своими двоюродными братьями Дмитрием Шемякой и Василием Косым, которые не хотели признавать его законных прав на великое княжение. Но даже предательски ослеплённый, он не отказался от своего предназначения, мудрым правлением завоевав симпатии многих русских людей.Новый роман молодого писателя Евгения Сухова рассказывает о великом князе Московском Василии II Васильевиче, прозванном Тёмным.
Новый исторический роман известного российского писателя Бориса Васильева переносит читателей в первую половину XIII в., когда русские князья яростно боролись между собой за первенство, били немецких рыцарей, воевали и учились ладить с татарами. Его героями являются сын Всеволода Большое Гнездо Ярослав Всеволодович, его сын Александр Ярославич, прозванный Невским за победу, одержанную на Неве над шведами, его младший брат Андрей Ярославич, после ссоры со старшим братом бежавший в Швецию, и многие другие вымышленные и исторические лица.
Роман Раисы Иванченко «Гнев Перуна» представляет собой широкую панораму жизни Киевской Руси в последней трети XI — начале XII века. Центральное место в романе занимает фигура легендарного летописца Нестора.
Первый роман японской серии Н. Задорнова, рассказывающей об экспедиции адмирала Е.В.Путятина к берегам Японии. Николай Задорнов досконально изучил не только историю Дальнего Востока, но и историю русского флота.