Начала любви - [143]

Хотя от Екатерины никто помощи не ждал, она в некоторых случаях, когда приходилось двигать мебель в границах одной комнаты, пристраивалась рядом с Сергеем Салтыковым: может, и помощи-то от неё было с гулькин пух, даже наверняка именно столько было от неё помощи, однако сама великая княгиня была захвачена общим настроением переезда и устройства на новом месте.

К тому же, что было для неё важнее, так она могла беспрепятственно вдыхать потный аромат сильного мужского тела и видеть, как под рубахой сильно и эффектно напрягаются мускулы Салтыкова, оказавшегося куда крепче, физически мощнее многих иных мужчин.

Когда в первом, что называется, приближении необходимая ей мебель была перевезена и расставлена по местам, когда слуги с поклонами и извинениями за свою тупость покинули наконец покои великой княгини, Екатерина вдруг почувствовала, что невероятно устала, что вспотела, что хочет пить и в пересохшем рту не может даже найти слюны для того, чтобы элементарно смочить горло. Она присела на только что установленную кушетку — и сиденье показалось ей прямо-таки чрезвычайно удобным, так бы всю жизнь и просидела не вставая. Салтыков сел рядом, картинно приподнял руки и хлопнул себя по коленям. Екатерине в какой-то миг почудилось, будто левая сильная, с красиво набухшими от тяжести венами ладонь его опустится ей на правое колено, она даже заготовила мягкий, но однозначно возмущённый ответ, — но произошёл некий казус, некая чудовищная ошибка, и левая его ладонь углеглась на его же собственное левое колено. И опять, как в который уже, в тысячный, наверное, уже раз, — всё мимо, мимо, не в масть.

В России, судя по всему, знали грубость и необходимость, но вот о необходимой грубости тут даже и не слыхивали.

— Ну вот, теперь у тебя уже и дом есть, — сказал Салтыков.

Совместная физическая работа, как известно, это лучшее средство для перехода от «вы» к дружескому «ты».

   — Так говоришь, словно бы у тебя самого нет дома.

   — Да, — сказал, не глядя на Екатерину, уставший и несколько осевший помощник.

   — Что — «да»? — тихо уточнила её высочество.

И тут налетел вихрь, ураган, смерч.

   — Ага! Вот они, значит, где!! — Влетевший комнатным метеором великий князь минуты две-три безостановочно петлял меж предметов мебели, выписывая сложные кренделя и лихо, на полном ходу увёртываясь от тяжёлых кресел и уголоватого подсервантника из полированной берёзы. — В общем, так, — заявил он, остановившись наконец перед женой и грозно глядя прямо в лицо Сергею Салтыкову. — Я тоже хочу всё вот это. Обстановку, гардины, эти вот... — он сделал неопределённый жест.

   — Вазы? — подсказала Екатерина.

   — Вазы. Ну и вообще, чтобы у меня всё было ничуть не хуже. А то как же так, у жены моей, же-ны, это всё есть, а я, простите великодушно, чуть не на голом полу вынужден спать!

И когда Сергей с мужем ушли на половину великого князя определять будущее назначение вакантных покуда комнат, Екатерина отёрла лоб, оказавшийся вдруг на удивление влажным, более, пожалуй, влажным, чем сразу после окончания работы. И тут счастливая мысль сверкнула в её мозгу, сверкнула и вдруг одним махом озарила и обогрела душу. Господи ты мой Боже, ведь её только что едва не застукали, царица небесная...

Едва не застукали!!

Собственно, можно даже сказать, буквально застукали! Наедине с мужчиной!! Собственный супруг, причём и застукал, и лишь чудовищная его глупость не позволила благоверному понять, что же увидел он, ворвавшись без предупреждения в комнату... Говорят, будто на новом месте всегда плохо спится. Чушь какая. В первую же ночь великая княгиня так великолепно спала, как не спала в России прежде, и такой в ту ночь сон видела, что несколько дней ходила с подозрением на то, что после этакого привидевшегося и родить можно!

4

Петербургской зимой 1746/47 года досужие соглядатаи могли видеть три пары лошадей, каурую, серую и вороную пары, тащившие равное же количество открытых саней. Дорвавшийся до взрослой свободы и вкусивший прелесть лихой санной езды, великий князь как оголтелый, чуть ли не ежедневно, вместе со своими приятелями и приятельницами, с Николаем Чоглоковым и женой, выезжал с утра пораньше и сквозь лёгкую вьюжку, сквозь морозную дымку, по скрипучему, по бесшумному, по хрустящему и одновременно искристому снегу, а случалось, что и подминая недобрую сероватую позёмку, направлял разгульный поезд куда глаза глядят. И покуда сидел, накрывшись медвежьей полстью, да попивал прямо из горлышка вино (как, собственно, и подобает настоящему голштинскому солдату), всё было ещё ничего, однако, начиная с определённого градуса, великий князь делался буен, хватался за вожжи и принимался править санями. Поначалу Екатерина более других совестила мужа, пытаясь отвратить его от пагубой пьяной езды, но, как только сумела оценить все прелести медвежьей полсти, отношение её к шумным прогулкам изменилось на прямо противоположное. Ведь сами посудите, кому же ещё усаживаться в сани к великому князю, как не жене и лучшему другу? Так ведь? А как только Пётр брался за вожжи, Сергей Салтыков усаживался возле великой княгини, накрывался горячим мехом, брал себе ладонь Екатерины, и так вот, объединённые этой вполне пристойной лаской, практически в полушаге от ничего не подозревавшего супруга, катили и катили они по нехоженым снежным полям, возбуждаясь от скорости, от ветра и невозможной близости.