Наброски для повести - [29]

«Ты — мой лучший друг. Ты знаешь, сколько труда я вложил в то, что праздным человеком может быть прочтено в полчаса. Скажи мне, друг, что это хорошо. Ободри меня немножко!»

Но друг, полный жажды критики, заменяющей в нашей цивилизации жестокость, был более откровенен, чем бы следовало.

Это вызывало досаду другого. Начиналась словесная перепалка, хотя и не ожесточенная до крайности, но все же довольно острая.

Однажды вечером мой друг прочитал мне написанную им театральную пьесу. В этом произведении было, действительно, много хорошего, даже возвышенного, но были и недостатки (ведь во многих произведениях, из тех, которые прославляются по всему свету, бывают недостатки).

Вот за них-то в своем «дружеском» усердии я и схватился, чтобы высмеять всю пьесу. Будь я профессиональным критиком, то и тогда я не мог бы быть более едким и безжалостным.

Лишь только я умолк, высказавшись «до дна», мой друг вскочил, схватил со стола лежавшую предо мною свою рукопись и бросил ее в огонь.

Затем, бледный, как мертвец, подошел ко мне и, совершенно неожиданно для меня, в свою очередь, начал высказывать с полною откровенностью и свое истинное мнение не только о моем творчестве, но и обо мне самом.

Излишне добавлять, что после такого обмена наших обоюдных мнений мы расстались в сильном раздражении друг против друга.

Много лет мы не видались. Жизненные пути очень многолюдны, и когда двое выпускают друг друга из рук, живой поток быстро уносит их в разные стороны. Встретился я с моим бывшим лучшим другом потом, и то совершенно случайно.

Я шел домой из одного публичного собрания и с наслаждением вдыхал свежий (сравнительно, разумеется) лондонский ночной воздух.

В одном из скверов какой-то встречный остановил меня и проговорил:

— Мистер незнакомец… а может быть, и сэр… не будете ли вы настолько любезны одолжить мне огня?

Голос его звучал как-то особенно странно. Я зажег спичку и, заслоняя ее рукою, поднес просителю. Слабый огонек осветил знакомое мне лицо, и я с криком «Херри!» невольно отскочил назад, при чем спичка потухла.

— А! — с сухим, коротким смешком прохрипел он. — Я не знал, что это вы, иначе, разумеется, не остановил бы вас.

— Что это с тобой случилось, старый друг? — продолжал я, положив ему на плечо свою дрожащую от волнения руку. — Как дошел ты до такого состояния?

Его одежда была насквозь пропитана липкою грязью, так что я машинально отдернул назад руку и вытер ее носовым платком.

— Ах, это длинная история и слишком обыденная, чтобы стоило ее рассказывать! — небрежно отозвался он. — Одни подымаются, другие опускаются; так всегда было, есть и будет… Насколько я слышал, вы — из подымающихся? Говорят, хорошо устроились…

— Да как сказать? — в тон ему ответил я. — Пожалуй, на несколько футов мне удалось вскарабкаться на призовой шест, а поднимусь ли выше — неизвестно… Однако не во мне дело.

— Я хотел бы знать, что с тобой… с вами, — поправился я, заметив, что он избегает прежнего дружеского личного местоимения по отношению ко мне. — Не могу ли я быть полезным чем-нибудь?

В это время мы проходили под газовым фонарем. Мой спутник приблизил свое лицо к моему, и озаривший его свет с безжалостною ясностью обрисовал страшную перемену, происшедшую в этом лице.

— Разве я похож на человека, которому можно чем-нибудь помочь? — саркастически спросил он с усвоенным им неприятным, сухим, коротким и хрипловатым смешком.

Я молчал, тщетно отыскивая в уме такие слова, которые могли бы вызвать его на откровенность.

— Не трудитесь беспокоиться обо мне, — продолжал он. — Я ведь не жалуюсь вам. Там, где я теперь обретаюсь, на жизнь смотрят очень легко и не страдают разочарованиями.

— Зачем же вы так малодушно сдались в жизненном бою?! — досадливо вырвалось у меня. — У вас был несомненный талант. Будь вы поупорнее, вы достигли бы…

— Того же, чего достигли вы? — договорил он. — Может быть. Но для этого мне кое-чего не хватало… Не хватало веры других в мои способности, так что, в конце концов, я сам стал сомневаться в себе. А когда человек начинает сомневаться в своих силах, — это все равно что когда из воздушного шара утекает газ.

— Не хватало веры других?! — удивленный и негодующий воскликнул я. — Да я первый всегда верил в вас, и вы должны были это знать. Я…

Но тут я замялся, вспомнив нашу обоюдную «дружескую» критику друг друга, которая была так беспощадна, особенно с моей стороны.

— Разве так? — с искусственным спокойствием спросил он. — Нет, я этого не знал. Вы никогда не обмолвились об этом ни одним словом… Покойной ночи, сэр!

С этим саркастическим пожеланием он вдруг юркнул от меня в какой-то темный закоулок, мгновенно скрывший его из моих глаз. Я поспешил за ним, окликая его и умоляя вернуться. Еще несколько времени я слышал его торопливо удаляющиеся шаги, потом они затерялись среди гула других шагов. Увидев полицейского, стоявшего на углу, я обратился к нему с расспросами.

— Какой он наружности, сэр? — со своей стороны осведомился полицейский, выслушав меня.

— Высокого роста, очень худой, в сильно поношенной… вообще, неприглядной одежде, так что он легко может быть принят за бродягу.