Наброски для повести - [28]

— Ах, они все такие эгоисты! — чирикает вторая дроздиха. — Поверьте, и мой муж нисколько не лучше. Лишь бы его не тревожили, а там пропадай хоть весь мир.

Я напряженно прислушивался, что скажет на эти дамские колкости сам дрозд, но ничего не услыхал, кроме несшегося из его гнезда искусственного птичьего храпения.

А между тем упрямый дятел трещал себе да трещал, несмотря на то, что теперь со всех сторон уж поднялись пискливые голоса негодующих дроздих и других дам пернатого царства. Всякий на месте этого бессовестного забияки обязательно устыдился бы и замолчал.

— Пусть меня съест кошка, если этот противный старикашка не воображает, что он тоже поет! — прорезает общий гам резкий голос воробья.

— Наверное, так! — подхватывает другой птичий голос. — Засунул себе что-нибудь в горло — вот и хрипит, воображая, что это очень приятно слушать.

Раздраженный сыпавшимися на его голову осуждениями, упреками и насмешками, дятел еще пуще начал «скандалить» и, назло всему соседству, перешел на такие тоны, которые напоминали звуки, издаваемые ржавою косою, когда ее «подправляют» стальным напилком.

Наконец в дело вмешался величественный старый ворон и грозно каркнул:

— Эй, ты, старый дурак! Если ты немедленно же не замолчишь, то я прилечу и насквозь проклюю твою дурацкую башку!

Это подействовало; с четверть часа царило полное безмолвие, но затем старая история началась сызнова и продолжалась вплоть до самого рассвета.

V

Браун и Мак-Шонесси явились к нам в субботу после полудня, в самый ливень, а Джефсон прислал по почте извещение, что может быть только поздно вечером. Поэтому, как только прибывшие пообсушились, Браун предложил заняться пока только втроем набросками темы для повести.

— Пусть, — говорил он, — каждый из нас сделает набросок. Потом мы их сличим и выберем лучший.

Мы так и сделали. Я теперь уж не помню, какого сорта были эти наброски, потому что их нет уже; помню лишь то, что когда дело дошло до выбора «лучшего», то каждый автор настаивал, чтобы лучшим был признан именно его набросок.

Едкая же критика, которой данный набросок подвергался со стороны двух остальных сотрудников, сделала то, что каждый из нас, с багровым лицом и пылающими, как уголья, глазами, молча рвал свое писанье в клочья. После этого мы несколько времени сидели, отвернувшись друг от друга, в красноречивом безмолвии попыхивая сигарами.

Когда я был еще очень молод, у меня было страстное стремление слышать мнение других о моих литературных трудах; теперь же я всячески избегаю этого. Если бы в те дни кто-нибудь сказал мне, что в какой-нибудь газетенке видел полстрочки отзыва обо мне, я обежал бы весь Лондон в поисках этой полстрочки; ныне же я, лишь только увижу целый столбец, озаглавленный моим именем, торопливо складываю газету и убираю ее куда-нибудь подальше, парализуя свое естественное любопытство прочесть этот столбец тем рассуждением, что не стоит, так как это может на несколько дней только вывести меня из моего душевного равновесия.

Во дни моей зеленой юности у меня был друг. Хотя у меня и после было немало друзей, но ни один из них не был для меня тем, чем был тот.

Это было потому, конечно, что мы тогда обитали в мире, который нам казался гораздо просторнее настоящего, вмещая для нас больше радостей и горестей. В этом мире мы с ним сильнее любили, сильнее и ненавидели, чем потом, когда мир стал для нас теснее и мельче.

Мой друг также пламенел желанием быть критикуемым, и мы взялись обязывать друг друга в этом отношении. Мы еще не сознавали в то время, что, добиваясь обоюдной критики, в сущности, ищем одобрения.

Мы воображали себя настолько сильными, что будем в состоянии вынести самую горькую правду. В начале битвы многие считают себя достаточно сильными, чтобы выдержать все грядущие удары.

Согласно взаимному уговору, мы усердно выискивали и указывали друг другу свои недостатки и ошибки, и это так заняло нас, что нам уж не оставалось времени сказать хоть слово в похвалу друг друга. Положим, мы и по принципу не стали бы хвалить друг друга, хотя в душе были очень высокого мнения друг о друге.

Но мы говорили себе: «Похвалить нас всегда найдутся люди, но лишь один искренний друг скажет правду», и добавляли: «Человек сам не видит своих промахов, поэтому должен быть очень благодарен, когда другой укажет ему на них, чтобы он мог избегать их повторения».

Узнав поближе мир, мы поняли ошибочность своих воззрений; но тогда было уже поздно исправлять беду.

Когда один из нас, бывало, напишет что-нибудь, то непременно прочтет другому и скажет:

— Ну, что ты об этом думаешь? Только, смотри, будь вполне откровенен, как следует быть другу.

Но это говорилось только языком. Про себя же просивший «откровенного» мнения думал: «Скажи мне, что ты находишь мое писание прекрасным», хотя бы на самом деле и не находил этого. Свет так жесток с теми, которым еще не удалось его покорить; благодаря этому наши молодые сердца уже сильно изранены, хотя мы и стараемся это скрыть.

Часто мы делаемся слабыми и малодушными, ведь никто не верит в нас, и в наши темные часы мы сами часто доходим до сомнения в себе.