Набор фамильной жести - [19]

Господи, ну почему ей в голову не приходило, что он может ее поцеловать? Нет, то есть приходило, но она решила, что этого не может быть. А теперь это произошло. Она же не была идиоткой и знала, что за этим обычно следует, оно и последовало. Костя ткнулся влажными губами куда-то ей в ухо, потом в шею, и Паше стало безумно щекотно и захотелось поежиться и хихикнуть. И совершенно некстати, потому что Костины мягкие суетливые руки уже стягивали с нее любимую клетчатую рубашку, а пуговки мешали. Паша никак не могла решить, расстегнуть их самой или не стоит.

Вообще-то она не хотела. Нет, то есть хотела, чтобы это произошло, но не сейчас и не так. Потому что теперь Паша лихорадочно вспоминала, какое белье на ней надето. Черт! А никакое. Никто не назовет бельем обыкновенную, без всяких там кружевных прибамбасов майку и чуть ли не детские хлопчатобумажные трусы. Паша из принципа не носила ажурные фиговины, образцы которых Машка в неимоверных количествах разбрасывала по всей детской. Паша все это презирала. И вот теперь попалась… Черт!

А ведь все должно было быть красиво, потому что для Кости это важно, ну и для нее, само собой, тоже. Паша попыталась отступить, но ее робкая попытка привести смятую одежду в порядок потерпела фиаско. Она не решалась сказать Косте твердое «нет». То есть она уже почти собралась с духом, но тут из-за Костиного плеча выплыла рожа Ленского с ехидным оскалом, подмигнула, после чего Паша зажмурилась изо всех сил и ничего говорить не стала.

Вообще она Костю разочаровала. Разочаровала-разочаровала, тут и спорить было не о чем. Конечно, он вида не показал, но Паша все прекрасно поняла сама. Дюк Эллингтон, кажется, и вино в пузатых бокалах, и мерцающая лампа в изголовье – все это было очень стильно и тут нате вам – Паша, которая ничего не умеет, которая стесняется и совершенно выпадает из общего ансамбля. Полная бездарность, хотя и очень старается соответствовать. И Паша была бесконечно благодарна Косте за его такт, терпение и вообще за все.

Оказывается, и страсть может быть аккуратной, стерильной и рассчитанной. Костя ни о чем не забыл, он не суетился и не стеснялся, он знал, что и как надо делать, и все выполнил на «пять». Паше не было ни противно, ни больно. Когда все закончилось, она даже подумала, что все это немного походит на сеанс мануальной терапии. То есть Паше на подобных сеансах бывать не приходилось, но откуда-то такая мысль возникла и прочно засела у нее в голове.

Она огляделась в поисках часов – все-таки время никто не отменял, и оно шло себе и шло, это только у нее, Паши, произошел внутренний сбой. Часы как назло все не находились, а Костя не хотел ей помочь. Она тыкалась, как слепой котенок, пока не вспомнила про часы на мобильном телефоне, и ахнула: почти одиннадцать! А ей еще добираться и добираться, и что она скажет матери?

– Да что ты суетишься? – расслабленно удивился Костя. – Время детское, вернешься позже.

Да, ему хорошо было говорить, он жил один, а Паша уже видела мрачную картину – ее в прихожей встречают все: маман, Машка и даже, возможно, Анатолий Юрьевич.

Вообще-то никогда ничего подобного и в помине не бывало, но не в этом случае. Потому что в этом случае прямо на лбу у нее было написано большими буквами, чем она только что занималась и с кем. И Паша не суетилась бы так, но вот взгляд маман… а вдруг она возьмет да и бросит что-нибудь в Пашу? Нет, ну как можно было так забыться?

– Паш, а Паш, о чем ты говоришь? – засмеялся Костя, когда она все-таки объяснила ему про маман. – Мы все взрослые люди (Паша едва удержалась, чтобы не шмыгнуть носом). И твоя мать, она же стопроцентная женщина и все прекрасно поймет. Да Толя так ее закрутил, что она себя-то не помнит.

Костя впервые как-то обозначил свое родство с Анатолем и дядю Толей назвал по-свойски, но почему-то Пашу от его слов передернуло. И про мать ничего оскорбительного сказано не было, конечно, маман очень даже женщина, и какая! Только Паше вдруг стало противно, и она быстро-быстро, как солдат, оделась и, даже не попрощавшись, выскочила из квартиры. Главным было, чтобы Костя ее не догнал, потому что скажи он еще хоть слово, то все, уже ничего не могло бы помочь – ни коллекция, ни джаз, ни приколы. Костя ее догонять не стал.

Зря она так дергалась, никто в прихожей ее не встречал, естественно. Машки вообще не было, и вот этому обстоятельству Паша обрадовалась как никогда. Она долго стояла под душем, потом без сна лежала в темноте и смотрела на причудливые тени, скользящие по потолку.

Когда-то, когда они были маленькими, Паша придумала рассказывать на ночь сказки. Вернее, сказка всегда была одна и та же – про златокудрую принцессу, которую заколдовал злой волшебник. Принцесса была прекрасной, но, увы, имела довольно вредный характер, и требовался, конечно же, не менее прекрасный принц, чтобы ее расколдовать. Машка сопела на своей постели и время от времени спрашивала: а он что, а она? При этом Маня не любила, если Паша углублялась в описание недостатков красавицы. Еще бы, ведь им обеим было ясно, что принцесса и есть Машка. Принц еще только-только принимался за свои подвиги, а с соседней постели уже раздавалось мерное посапывание – героиня засыпала сладким сном. А Паша, Паша еще долго лежала и думала о том, чем бы занять в ее сказке совсем некрасивую нескладную девочку, которая лишь путалась под ногами главных героев и всем мешала.