Набор фамильной жести - [17]

– Не каждый может таким родством похвастаться, знаете ли, не каждый.

– Что? – только и спросила совсем растерявшаяся Паша.

Анатолий Юрьевич даже немного отступил назад, чтобы лучше ее рассмотреть, и с пафосом пояснил:

– Это, моя милая, дядя вашей матери! Троюродный, кажется, но какая разница. Родная кровь не водица, Пашенька.

– Как это? – Паша и думать забыла о том, как она выглядит в глазах Анатоля, он говорил такие невероятные, потрясающие вещи…

– Даже вы не знали? Ну, Марина Андревна иногда проявляет чрезмерную, я бы сказал, скромность. Спасибо, что про портрет сказала, а то так бы и хранился у чужих людей.

Паша была потрясена, и трудно сказать, чем больше. То ли обнаруженным родством, то ли скрытностью матери. Как она могла столько времени молчать о таком родственнике?! Это было просто невероятно и абсолютно не похоже на маман.

Вот и на стене дома в конце концов появилась мемориальная доска, и маман сказала им после положенных торжеств:

– Я свою миссию выполнила, теперь можно спокойно умирать.

Только Паша от этих слов не дрогнула, теперь она точно знала, что маман умирать не собирается.

После школы Паша окончила курсы автовождения, курсы секретарей-референтов, между прочим, очень серьезные, а Маня одолела музыкальный колледж по классу скрипки, легко. Пашу это нисколько не удивило – представить Машку, что-либо зубрящей или нервничающей? Легче было вообразить себя королевой английской.

Анатоль был, судя по всему, в курсе Машкиных дел, у них появились какие-то общие знакомые, то есть грач ввел Маню в «свой круг». И все-таки Паша поразилась, когда выяснилось, что Маня с его подачи стала брать частные уроки вокала. Маман была в восторге и сказала, что всегда ждала чего-то подобного, иначе и быть не могло. Может быть, но как Мане удавалось все эти годы молчать, даже намеком не указывая на свой главный талант? И опять же, дома Маня не раскрывала рта. Кто и когда откопал в ней эти способности? Неужели Анатолий Юрьевич? Но главное, что маман была счастлива.

Да, вынуждена была признать Паша, Анатолий Юрьевич умел вести себя с женщинами. В том, что у него никак не получалась дружба именно с ней, была только ее вина. Он, бедный, просто-напросто не мог взять в толк, что Паша себя женщиной не особенно ощущала и весь его «джентльменский набор» растрачивался понапрасну.

Но! Только из-за его влияния, как считала Паша, у маман появились новые и очень неприятные привычки: она начала курить, а еще могла теперь рассердиться вдруг, от одного взгляда или от единственного слова. Ее светлые выпуклые глаза как будто стекленели, и она швыряла в виновного все, что попадалось под руку.

Когда Паша в первый раз стала свидетельницей такой вот неожиданной вспышки материнского гнева, у нее от ужаса затряслись колени. Она, увернувшись от летящей чашки, выскочила из комнаты и все не могла успокоиться и пыталась вспомнить, чем именно так рассердила мать.

Что-то похожее уже произошло однажды, давным-давно. Только мать была тогда совершенно ни при чем, это они с Машкой нарушили запрет, забрались в спальню, да еще разбили какую-то вещь. Что это было, Паша совершенно не помнила. А ужасный материнский гнев… Маман сказала им какие-то страшные слова, а Паше, как всегда, показалось, что сердятся именно на нее, от этого было еще тяжелей и обидней. Она эту историю почти позабыла, и маман тоже никогда не вспоминала.

Теперь за дверью было тихо, и Паше стали представляться неясные, но от этого не менее мрачные картины – матери плохо, она лежит на ковре…

Похоже, маман услышала ее первой, потому что не очень громко позвала. Паша осторожно вошла, и… ничего не случилось: мать спокойно сидела в своей любимой позе – голова откинута на спинку дивана, башмачок с ярко-красным помпоном (кажется, в прошлый раз он был белым) мерно покачивается на кончиках пальцев. Паша невольно взглянула на портрет – та женщина взирала на нее так же властно и капризно, а отец… Он смотрел спокойно и ободряюще. Паша будто утонула в этом взгляде и не без труда вынырнула обратно. В комнате было очень тихо, и все равно на этот раз Паша не услышала звуков виолончели, портрет молчал.

Уж не приснилась ли ей ужасная вспышка матери? На ковре лежала расколовшаяся пополам чашка, значит, нет, не приснилась.

– Убери, – надломленным голосом велела мать. – Анатоль будет поздно, я поужинаю одна.

Паша собрала осколки и тихонько вышла из комнаты. Надо еще проверить, что там настряпала Татьяна на ужин. На сегодня с нее гнева маман было вполне достаточно.

А еще раз этот фокус со швырянием маман проделала в прихожей, когда они с Анатолем куда-то уходили. Паша только что вошла и увидела лишь финал сцены: маленькая блестящая сумочка прочертила в воздухе дугу и ударилась о стену, возмущенно выплюнув из себя содержимое. Паша кинулась собирать и даже попыталась оттолкнуть мужские туфли, за которые закатился футлярчик с помадой. Туфли покорно отступили, зато в Пашином поле зрения появилась рука в белой манжете, это Анатоль молча принялся ей помогать.

– Ах, да прекрати уже, – раздраженно сказала мать, но они все равно собрали все, что было можно, и Анатоль так же молча подал матери сумочку, и они ушли.