Набат - [28]
— Дура я, дура, муж губит мою красоту, а я терплю, раба…
Повернулась лицом к двери Санька, и Анфиса невольна зажмурилась: «Сатана, а не баба».
— Мне бы царевной быть, а не свинаркой.
Не удержалась Анфиса, еще раз заглянула в комнату молодых, но теперь проговорила про себя: «Как с картинки сошла!».
Отходя от двери, услышала голос сына:
— Сказал тебе, кончай брунить![20]
И в матери родилась неожиданная злость на него: «Ишь, раскомандовался, нет бы приласкать такую бабу!»
Под дверью на полу исчезла полоска света, улеглась, значит, Санька.
— Уедем, мучитель ты мой…
— Чего? А квартира? — возразил сын.
Застрял нервный ком в горле у Анфисы.
— Поживем с тобой в городе, — на одной ноте причитала сноха. — Может, врач найдется, сына хочу… Заспокой душу-то мою словом!
Анфиса представила себе сноху, склонившуюся над сыном, а может, лежит головой у него на груди, и чуть не крикнула им: «Санька тебе дело предлагает, дурень».
— Езжай… Ты лебедь, царица — не баба, а я кто?
— А ты… Ты только вкалываешь. Председатель и втепоры[21] с тобой так, и нынче, потому за человека не считает. Да ладно, машина, обманет с квартирой, ей-ей.
— Как ладно?!
— К слову я, милый, не сердись. А ты посмотри на себя в новое зеркало. Старик ты у меня, и не обижайся на открытое слово. На ветру да на морозе задубилась кожа. И чего мы взамен-то получили? Господи… Грязь месим. Не жалею, повелитель ты мой, силушек моих нет, дай хоть крылышками взмахнуть, помереть хочу, силу свою поняв, Джамбот!
Лежит под стеганым одеялом Анфиса, морозит тело, с головой укрылась, надышала, а все знобит. Уж не гнетучка[22] ли вернулась к ней? Уведет она сына в город, это и говорить не надо. А хата как же? Я помру и что? Двери-окна заколотят? На этой земле все мы родились, а Санька — сухостойная, корни рубит? Да хороший хозяин за такие-то слова немедля бы ее со двора! А ей в доме почет всякий и все мало. Да разве мы к ней не с открытой душой? Мебель из города привезла, нашу выбросила — пожалуйста! — ничего не сказали поперек. А чтобы Джамбота от земли оторвать…
Голоса из-за двери доносились все тише, а потом и вовсе умолкли.
Утром к ней подсел Джамбот — новое это у него, — успокоил, будто знал, что мать все слышала:
— Превратись она хоть в сто Санек, в двести, и то не уеду в город!
Мать с удовлетворением подумала, что сын стоит на земле крепко и никому его не оторвать, но тут же спросила:
— Жаловалась на меня?
— А разве ты ей враг?
— И то хорошо.
— Ты про что?
— Да так… Стыд-то какой!
— Случилось что?
— Нет, нет…
Стремительно появилась Санька и с ходу:
— Чтобы щенка в хату не пускала. Еще его на диван устрой!
Так и села Анфиса в кровати: вот тебе и на, ночью голосила: «Айда бежим в город», а теперь щенка гонит.
— Вот что, Александра, довольно нам мозги банить.
Сказала строго, тоном, каким за всю Анфисину жизнь в доме Самохваловых никто не разговаривал.
— Ты уж, родная, гляди себе под ноги, а то ненароком споткнешься на ровном месте, — посоветовала.
На том разговор оборвался; Санька умчалась на ферму, Джамбот покружил бесцельно и тоже ушел.
Отправилась на улицу и она.
Проскрипел под костылями снег, уже за калиткой Анфиса посмотрела в сторону магазина — открыт ли? Свет пробивался в окнах, значит, Фатима на месте.
Приободрившись, направилась через улицу туда, но уже в магазине обнаружила, что явилась без денег.
— Одолжи бутылку горилки, — попросила она, — не возвращаться же, — а глаза отвела в сторону.
Фатима уставилась на нее:
— Не помню, чтобы ты водку хлебала, а уж в долг! Ладно, занесу тебя в черную тетрадь, за тобой никогда не пропадет. Но с чего ты это? — допытывалась Фатима.
Да разве Анфиса слово проронит, тем более с ней? Вся станица узнает до того, как она бутылку на стол поставит.
— Наше дело… — неожиданно резко сказала Анфиса.
— А я думала… — протянула Фатима, снимая с полки бутылку.
Подавая, проговорила:
— Ты мне обещала полки заменить.
— Обещала.
Фатима, сложив руки на груди, уперлась в высокий прилавок.
— Так ты постарайся. Чем наш магазин хуже других?
— Тебе скоро новый отстроят.
— А туда пойдут другие, мне и этого хватает.
— Сговорились! — И Анфиса к двери.
— А ты, Анфисия Ивановна, чего не заглянешь к своей соседке?
Остановилась на пороге, не оглядываясь, буркнула:
— Да вот…
— Какая теперь ты моей матери соперница…
— Тьфу на тебя!
Засмеялась Фатима, и ее голос преследовал Анфису до самого дома, в хату вошла, а все еще ругалась с магазинщицей: «Ну, не стерва, а?»
Поставила бутылку на стол, раздеться не разделась, передумала, сунула бутылку во внутренний карман пальто — по самое горлышко провалилась — и двинула в столярную, прихватив с собой щенка.
Ввалилась и первое дело — дверь на крючок, а еще для большей надежности просунула под ручку лопату, чтобы, значит, намертво.
Щенок сидел на верстаке, уставившись на Анфису, а та повертела бутылку да поставила рядом с кружкой, провела по губам. Про корку вспомнила. В шкафу на полке лежала она засохшая. Взяла и вернулась к верстаку.
Кто-то снаружи дернул дверь, и щенок заурчал.
— Выкуси, — прошептала Анфиса, погладила щенка. — У нас с тобой все надежно. А иначе как?
На улице не успокоились, кажется, пытались вырвать дверь с петлями, не обращая внимания на это, Анфиса подмигнула щенку:
Роман русскоязычного осетинского писателя Василия Македоновича Цаголова (1921–2004) «За Дунаем» переносит читателя в 70-е годы XIX века. Осетия, Россия, Болгария... Русско-турецкая война. Широкие картины жизни горцев, колоритные обычаи и нравы.Герои романа — люди смелые, они не умеют лицемерить и не прощают обмана. Для них свобода и честь превыше всего, ради них они идут на смерть.
Прозу Любови Заворотчевой отличает лиризм в изображении характеров сибиряков и особенно сибирячек, людей удивительной душевной красоты, нравственно цельных, щедрых на добро, и публицистическая острота постановки наболевших проблем Тюменщины, где сегодня патриархальный уклад жизни многонационального коренного населения переворочен бурным и порой беспощадным — к природе и вековечным традициям — вторжением нефтедобытчиков. Главная удача писательницы — выхваченные из глубинки женские образы и судьбы.
На примере работы одного промышленного предприятия автор исследует такие негативные явления, как рвачество, приписки, стяжательство. В романе выставляются напоказ, высмеиваются и развенчиваются жизненные принципы и циничная философия разного рода деляг, должностных лиц, которые возвели злоупотребления в отлаженную систему личного обогащения за счет государства. В подходе к некоторым из вопросов, затронутых в романе, позиция автора представляется редакции спорной.
Сюжет книги составляет история любви двух молодых людей, но при этом ставятся серьезные нравственные проблемы. В частности, автор показывает, как в нашей жизни духовное начало в человеке главенствует над его эгоистическими, узко материальными интересами.
Его арестовали, судили и за участие в военной организации большевиков приговорили к восьми годам каторжных работ в Сибири. На юге России у него осталась любимая и любящая жена. В Нерчинске другая женщина заняла ее место… Рассказ впервые был опубликован в № 3 журнала «Сибирские огни» за 1922 г.
Маленький человечек Абрам Дроль продает мышеловки, яды для крыс и насекомых. И в жару и в холод он стоит возле перил каменной лестницы, по которой люди спешат по своим делам, и выкрикивает скрипучим, простуженным голосом одну и ту же фразу… Один из ранних рассказов Владимира Владко. Напечатан в газете "Харьковский пролетарий" в 1926 году.
Прозаика Вадима Чернова хорошо знают на Ставрополье, где вышло уже несколько его книг. В новый его сборник включены две повести, в которых автор правдиво рассказал о моряках-краболовах.