На заре земли Русской - [75]

— Хороши ли песни, княже? — улыбнулся, откинув назад голову, посмотрел без страха прямо в глаза великому князю.

— Хороши, — отмолвил Изяслав, всматриваясь в его лицо и не находя ни тени насмешки или лжи. — Только про князя-чародея зря поете. Мало о нем разговоров, вы еще и со своими песнями народ мутить будете!

Стемир навострил уши.

— А что о нем говорят? Мы, князь-батюшка, не киевские, шли далеко, из славного города Любеча. Ни о чем, что тут делается, не знаем.

— Довольно про Всеслава! — воскликнул великий князь, ударив ладонью по столу, отчего серебряная посуда подпрыгнула и жалобно зазвенела. — Нет его, забыть пора, а вы все ворошите!

— Пойте, братья, — тихо добавил князь Всеволод. — Нам по нраву.

— Что прикажешь, княже? — Стемка встал. Он уже ничего не боялся, потому что хмель туманил ясный разум. — Про что спеть? Про то, как великий князь киевский смел да силен? Как он людей велит замучить до смерти, сгноить в порубах? Как он заветы отца своего нарушает? Хороша сила! Играй, Данилка, не жалей струн! Споем, пусть весь златой Киев правду знает!

Он умолк, переводя дух, и в гриднице воцарилась страшная тишина. Изяслав побагровел. Медленно поднялся, опираясь обеими руками на гладкую деревянную столешницу. Ненароком опрокинул кубок с вином, и темно-красные дорожки снова побежали по темному дубу. Пронзительный взгляд его ярких зеленых глаз прожигал насквозь, но атаман даже бровью не повел: так и смотрели друг на друга с несколько мгновений, кто кого переглядит. За минувшее тяжелое время Стемир и сам научился смотреть в глаза людям: то мягко, то цепко, и выдержать суровый взгляд великого князя ему труда не составило. На миг проскользнула мысль, что он переступил черту осторожности, расхрабрившись, но назад пути уже не было.

И вдруг в неожиданной тишине раздался полный отчаяния и ужаса крик:

— Пожар!

Сокол с облегчением выдохнул: Велег не забыл о своей задаче. «Пожар! Горит!» — люди вскочили со своих мест, замелькали по гриднице в поисках выхода, холопы распахнули двери, и народ, шумя, толкаясь и переругиваясь, бросился прочь. В суматохе Стемку оттеснили в угол, он потерял из виду Данилу, зато по правую руку вырос старший дружинник в торчащей из-под рубахи кольчуге. Не успел Стемир опомниться, как боярин схватил его за воротник рубахи и прижал к стене.

— Держите виновников! — закричал так, будто на самом одежда горела. — Второго, рыжего держите!

Толпа на миг замерла. Стемка понял: разорвут к черту. Изловчившись, ударил боярина коленом и, когда тот от неожиданности охнул и ослабил хватку, ужом вывернулся из его рук, оставив на память обрывок серой холстины, бросился к окну, распахнул его и спрыгнул.

Даже испугаться не успел: земля с размаху больно влетела в грудь, в глазах потемнело. Он перекатился на спину и выдохнул, а очнулся от того, что Данила с силой тряс его за плечи:

— Стемир Афанасьич! Вставай! Стемир Афанасьич, живой, нет?

— Кажется… живой, — Сокол кое-как поднялся. На левую ногу было больно наступить. — Наверное, живой. Пошли.

Велег ждал их у загодя подмеченной лазейки на заднем дворе. Пока народ выбежит на улицу и поймет, что пожара никакого нет, они успеют добраться до Владимирова двора.

Откуда-то сзади пьяняще запахло едким дымом: видать, и вправду что-то загорелось. Крики, хруст камней под подкованными сапогами и беспорядочный топот отвлекали от дела, огонь охватил весь двор и уже вот-вот готов был перекинуться на подвязанные соломенные крыши. Велегу наконец удалось сшибить замок топором (медвежья сила!), и все трое, пригибаясь под низким бревенчатым сводом, нырнули в темноту.

Данилко смахнул с лица приставшую клейкую паутину, Велег перехватил топорище поудобнее, Стемка, прикрывая рот и нос рукавом, первым полез вниз. Крутая лестница, выдолбленная прямо в земле, будто сама выворачивалась из-под ног, и атаман слышал, как сзади, хрипло дыша в затылок, злобным шепотом ругаются товарищи. На ощупь пробираясь по узкому, залитому кромешною тьмой проходу, он спотыкался и чуть не падал, всякий раз поминая чью-то мать. Сверху доносились удары чеканов: княжьи гридни ломали крышу поруба, чтобы добраться до лиходеев быстрее.

Приглушенный свет догорающего факела болью ударил по глазам, только недавно привыкшим к темноте. Дым от охватившего двор огня забрался даже под землю: сквозь рукав, от жара и быстрого бега совсем горячий, дышать было непросто, от прогорклого воздуха щипало в носу и в глазах, на губах оставалась мерзкая горечь оседающего пепла. Стемка проморгался. Приказав спутникам быть начеку, вырвал из рогатины тлеющий факел, сунул его пламенем в землю, чтоб погас, и бегом бросился вперед.

Велег, самый дюжий и крепкий из всех троих, встал у прохода, дожидаясь первых кметей. Стемка с досадой прикидывал, что пятерых, самое большее — десятерых он задержать сможет, а если их там поболе десятка, то им не уйти. И тут же, отпихнув ногой в угол брошенную колодку, зло подумал: пускай! Пускай не уйдут, но своих не бросят, голову сложат, зато хоть за дело!

На миг в порубе звякнула тишина, а потом ее перебил другой звон, гулкий, страшный. В жизни атаману не доводилось его слышать, на свое счастье, но он сразу понял, что это звенят цепи.