На заре земли Русской - [63]

— Княжич… — выдохнула девушка, краснея и неловко улыбаясь. — Что ты здесь делаешь?

— А что, не то мне здесь ходить не дозволено? — в глубоких зеленых глазах юноши заплясали искорки лукавого смеха.

— Меня ждал, — произнесла она, то ли спрашивая, то ли утверждая.

— Тебя, Неждана, ждать — что ветра в поле ловить. Явишься видением, мелькнешь, глядь — уже пропала.

— Потому что негоже тебе, Роман Всеславич, с девкой дворовой гулять. Отец узнает, гневаться будет.

— Не будет. Я покуда не сговорен ни с кем. А когда сговорят… — Роман на мгновение опустил ресницы, а потом снова посмотрел на Неждану, сжал ее руку и прошептал горячо, торопливо: — А даже когда сговорят, я все равно тебя одну любить буду! Неждана, солнышко мое, заря моя алая, скажи, что и я люб тебе!

Девушка мягко высвободилась, отошла назад на два шага. Роман рванулся было к ней, но застыл, будто между ними преграда встала.

— Пустое, Роман Всеславич, — тихо отмолвила Неждана, отведя взор. — Ты княжич, а я прислуга. Пошто со мной играешь? Женишься ведь, бросишь меня. Оставь, не рви душу за-ради Бога!

Она оттолкнула его и, подхватив длинный холщовый подол, побежала прочь. Высокая трава, сухая и колючая от жары, щекотала ее обнаженные почти по колено ноги, босые загорелые ступни, из плетеного туеска, что висел у нее на плече, сыпались ягоды поздней черники. Наклонившись пару раз, она ловко собирала их, ссыпала ягодную горку в подол. Длинная русая коса, перевязанная простой бечевой, билась и скакала по плечам девушки. Роман проводил Неждану взглядом. Не родись он княжичем, родись сыном дружинника или мастера… Эх…

Роман понимал, что отца он не любит, как должно, и это осознание только точило и тревожило изнутри. Почему все братья к отцу льнут, тянутся, зовут тепло и по-доброму «батькой», а он, старший, не может? Как чужие они. Нет между ними дружбы и понимания. В разговорах с Ростиславом, Евстратием Роман осуждал многое из того, что делал отец. Его нежелание покидать северную землю ради Киева, стремление объединить чужие племена Верхнего и Нижнего Подвинья и Ладоги под своей рукой, дозволение хранить старую веру. И одно дело, когда бы только старики эту веру сохраняли и в Киев не рвались, так ведь молодые на них глядят и за ними повторяют. Младшие отроки, сверстники Ростислава и самого Романа, полочане из тех, кто помоложе. И дружина чужие земли не захватывала, только блюла свою землю. И горожане справляли поганые праздники наравне с православными: на Купалу прыгали через костер, а на Троицын день вязали березовые венки. Правой рукой крестились, а левой — поджигали жертвенный костер Перуна. Не нравилось это Роману, он этого не понимал, но и спорить с отцом не мог.

Одно только было по душе старшему княжичу: с другими наместниками и с великим князем Изяславом отец жил в мире и войн не развязывал. Семнадцать солнцеворотов назад, когда Романа еще на свете не было, под Новгородом князья заключили мир и до поры до времени его не нарушили. Процветал Киев под сильной рукой князя Изяслава; восемь солнцеворотов спустя в Полоцк приезжали младшие братья, Святослав, князь черниговский, и Всеволод, князь переяславский. Сам Роман тогда еще был ребенком восьми лет от роду, как Глеб теперь, и их приезд помнил плохо, но знал, что с отцом у них ссоры нет.

— Роман Всеславич!

Один из старших дружинников, Радомир Евсеич, раздвинул березовые ветки, заглянул на маленькую тенистую поляну. Княжич поспешно поднялся, стряхнул с одежды сухие травинки.

— Отец велел позвать. Уезжаем, ступай собираться.

— Куда?

— Долго объяснять, по дороге расскажем. Да оденься, княжич, потеплей, к реке едем, мало ли.

Вместо ответа Роман беспечно махнул рукой и убежал. Радомир задумчиво хмыкнул и неспешно пошел вслед за ним.

Старшая дружина уже собралась на заднем дворе: четырнадцать человек конных, в алых и зеленых кафтанах, что носили не каждый день, и при оружии. Переодевшись в белую рубаху с алой вышивкой и небрежно бросив через плечо плащ, застегнутый золотой фибулой, Роман спустился, принял у конюха поводья своего коня. Отец на красном крыльце прощался с матерью и младшими сыновьями; Давыд и Борис, дергая его за рукава рубахи, просились поехать со всеми, но на сей раз Всеслав был непривычно строг, коротким и суровым «нет» приструнил расшумевшихся мальчишек. Последним прибежал Глеб: этот даже просить не стал, увидев грустные взгляды старших братьев. Но, видно, не желая вконец огорчать младших сыновей, Всеслав по очереди присел перед каждым, объясняя, почему не возьмет их с собой в этот раз, по-отцовски ласково потрепал их по волосам твердой и сильной рукой. Мать подошла поближе к ним; улыбнувшись с легкой грустью, перекрестила вслед старших мальчиков, о чем-то заговорила с отцом тихо и тревожно. Он напоследок обнял ее, она прильнула к нему, прижалась щекой к его плечу.

Роман, вскарабкавшись в седло и оглянувшись назад, с некоторой завистью смотрел на них и младших братишек. Он знал, что князь любит всех сыновей одинаково, и его самого, хотя в то же время видел, что к младшим сыновьям относится по-иному, будто бережет их от чего-то, чего старшие уже не должны бояться.