На заре земли Русской - [39]

Радомир вышел из горницы мрачнее тучи. На князя и его спутников не глядел, все так же молча пошел на задний двор, в конюшню, вывел за ворота своего гнедого и помчался на княжеское подворье, в дружинную избу, не дожидаясь остальных. Сам Всеслав тоже был непривычно угрюм и суров после разговора, сути которого никто не знал. Приказал седлать коней и скорее ехать: времени мало, каждый день дорог, малейшее промедление грозит бедой.

Дмитрий не понял, что случилось, хотя и догадывался, что здесь нечисто: князь корил себя за ошибку и напрасные наветы на друга. Все знали, что крепче дружбы, чем у Всеслава и Радомира, сыскать трудно. Конечно, эта ошибка пока беды не наделала, но, сложись обстоятельства иначе, задержись Радомир с возвращением из Менска на день-другой, все могло пойти под откос. Когда уже выехали с боярского двора и почти добрались до ворот, Дмитрий улучил момент, подвел свою серую лошадку к княжескому вороному коню. И сразу же заметил, что Всеслав непривычно взволнован: резко дергает поводья, когда конь замедляет шаг, глядит вниз, на взрыхленный снег, хмурится сурово.

— Княже, — осторожно окликнул его парень. — Случилось что? Ты сам не свой…

— В Киев ехать надо, — Всеслав обернулся, смахнув длинные каштановые пряди, сказал — как отрезал. — Опоздали мы все-таки. Нас предали.

— Так правду люди говорят? — Митька чуть не свалился с коня, привстав в седле от изумления. — Кто?!

— Тот, от кого меньше всех ждал… Андрей. Догоним, коли поспешим, — и, помолчав немного, уже мягче добавил: — Ты поезжай домой, Митя. Уже утро на дворе, у мастера тебя хватятся, искать станут. Ты нам очень помог, а дальше мы уж как-нибудь сами.

Всеслав тепло улыбнулся, словно стараясь скрыть печальные и суровые мысли. Дмитрий молча кивнул и, когда всадники доехали до развилки, одна дорога которой уводила в город, а вторая — в посад, осадил коня и повернул на вторую дорогу. Он был рад, что его помощь оказалась не напрасной, но огорчало немного то, что он снова остался не у дел. В дружину его бы не взяли: здоровьем слаб, а вечно оставаться в стороне ему не хотелось…

Нарочито медленно парнишка доехал до двора золотых дел мастера, неторопливо спешился, отвел коня в конюшню: на княжьем дворе сейчас точно не до него — отведет к вечерне. У ворот наперебой залаяли собаки; пятеро ребятишек — дети мастера Ефрема, мал мала меньше, возились в снегу, шумели, баловались. Один из крепко слепленных снежков прилетел Митьке по плечу. Стряхнув его с драного полушубка, Дмитрий набрал рукавицами пару пригоршней снега и запустил в ребятню. Детишки с визгом и смехом бросились врассыпную, обстреливая его снежками в ответ, но он с легкостью уворачивался.

— Ой, Митя… Все балуешься? — вдруг раздался негромкий голосок с крыльца. Юноша обернулся да так и замер со сползшей на затылок шапкой и полной пригоршней снега. На нижней ступеньке, придерживаясь за резные деревянные перильца, стояла с коромыслом через плечо старшая дочка мастера, снисходительно улыбаясь. Мороз разукрасил ее нежные щеки румянцем, жиденькие короткие темно-русые волосы выбивались из-под платка влажными от растаявшего инея завитками.

С детства старшей дочке золотых дел мастера не везло. Мать ее умерла, когда девчушке было всего три солнцеворота от роду, и, погоревав зиму с летом, отец привел в дом вторую жену. Остальные ребятишки были ее детьми, а старшенькая осталась будто бы в стороне от своей семьи, чужой. Из-за того, что косы у нее не было, — отчего-то не росла — подружки-сверстницы ее дразнили, а парни не заглядывались: говорят, взять девку без богатой косы — дурная примета. Ей было уже шестнадцать солнцеворотов, а сваты к отцу ее ни разу не заходили. Так и росла она, наполовину сиротка, тихая и одинокая.

— Батька тебя давеча не дождался, — продолжала Весняна. — Долго ворота не запирал, ждал, а ты так и не вернулся. А потом он и сам спать ушел, — девушка спустилась со ступенек, снег заскрипел под ее валенками, коромысло закачалось на узеньком плече, покрытом пуховым платком. — Где же ты был?

— В церкви молился, — так и не отводя от нее глаз, Митька не смог солгать, хотя очень хотелось. — Отец Адриан каяться велел.

— Каяться? — большие глаза Весняны, обрамленные густыми темными ресничками, засмеялись, мягкие, пухлые губки тронула улыбка. — В чем же ты нагрешил?

— У них доброе дело грехом сочлось, — буркнул парень, нахмурившись, и тут же, снова исподтишка взглянув на девушку, спохватился: — Что же это я стою… Давай помогу тебе, Весеня!

С этими словами он перехватил тяжелое коромысло и закинул себе на плечо. Дочка мастера улыбнулась, щеки ее алели то ли от мороза, то ли от смущения. А Митьке было все равно, какая у нее коса, длинная или короткая. К реке они пошли вместе. Снег чуть слышно поскрипывал под валенками, тяжелое коромысло давило на плечо, колючий морозный ветер щипал нос и щеки. Весняна подышала на замерзшие ладошки, спрятала руки в рукава и поправила сползающий платок. У самой проруби, остановившись и уронив ведра в снег, Дмитрий поспешно стянул рукавицы и отдал ей:

— Возьми, холодно ведь!

Шепотом поблагодарив, Весняна взяла. Ручки у нее были маленькие, хоть и сильные, и в одной Митькиной рукавице могли поместиться две ее ладони. Поглядев на то, как он набирает воду, счищает с ведер иней и прилаживает их обратно на коромысло, девушка не удержалась.